Нежный женский голос сменился мужским речитативом.

Время не вернуть, да и тебя не забыть. Буду вечно помнить, буду всегда любить, Подожди, останься, будь со мною вместе. Но отношениям конец, как и этой песне.

В кустах слева от него кто-то шевельнулся, и мелодия стихла. Прохожий бы этого не заметил. Все произошло настолько быстро и тихо, будто спящий человек выключил будильник, перевернулся на другой бок и снова уснул. Леонов махнул Ане: здесь! И прыгнул через кусты. За ними мужчина в «горке» с капюшоном на голове навис над обездвиженной девушкой. Он уже срезал с нее одежду. Когда Леонов выскочил на поляну, Карпов замер.

– Брось нож! – приказал Леонов. – Подними руки вверх и положи на затылок! Медленно.

Карпов стоял на одном колене и в любой момент мог вскочить на ноги.

– На колени!

Карпов подчинился. Аня вышла на поляну перед Карповым и направила на него пистолет.

– Хитрая тварь! – вырвалось у Ани.

Карпов вскочил в тот момент, когда мобильник Лизы снова зазвонил. Миша поднял пистолет, но выстрелить не решился. Аня тоже замешкалась, и двухметровая «скала» врезалась в нее, выбив из нее дух.

– Стой! Стрелять буду! – прогремел голос Ильина.

И тут же раздались выстрелы.

Стрельцов выслушал Ильина и как-то отстраненно помотал головой.

– Садись, майор. Молодцы, ребята, молодцы! Хорошая работа.

– Хорошая-то, хорошая, – не выдержала Аня Рыжова. – Но как же этот – дядюшка Карпова? Он так и будет руководить колонией?!

– Нет. – Стрельцов печально улыбнулся. – Не будет. Он в депутаты баллотироваться собирается.

– Как же так?! Ведь он устроил пожар в колонии. Нарочно. Чтобы выбить денег на реконструкцию…

– Слушай, девушка, не забывай – ты в серийном отделе. А это все, на секундочку, уже не наше дело.

– А то, что он племянника-психа прикрывал – это еще наше?!

– Это – наше, – вздохнул Стрельцов. – Он дал показания. Но скорее всего… Не докажем мы его вины, Аня, – по-отцовски, по-доброму закончил Стрельцов. – Он и сейчас спрячет ублюдка в какую-нибудь психушку.

– Кровные узы, – кивнул Леонов, мрачно глядя в пол.

– Ладно, ребята, хорошая работа. Но не расслабляйтесь – это только верхушка айсберга. Все, свободны.

Они вернулись в свой кабинет. Радости не было, даже облегчение чувствовалось каким-то странным, будто один груз сняли, а другой положили. Легкий, но чертовски неудобный.

Первым молчание нарушил Леонов:

– Они могут сейчас свалить все на Егорова и Погорельцева.

– Могут. И обязательно свалят, – кивнул Ильин и подошел к доске. – Но я думаю, Погорельцев тут вообще ни при чем.

– А как же его рукопись? – удивилась Аня, потирая ушибленное плечо.

– Ну, милая моя, если бы за рукописи сажали! Егоров дружил с Погорельцевым. Иногда приходил к нему в гости. После смерти бабушки Егоров был единственным человеком, с кем этот увалень общался на равных. Остальные его либо презирали, либо не замечали. Он скорее всего давал читать свою космооперу Егорову. Тогда-то этот тип и прихватил отвертку Погорельцева.

– Хорошо хоть, мы этого упыря взяли прямо на попытке убийства, – сказал Михаил.

– Да. Я думаю, на него материала будет предостаточно. Вот почему с дезорганизованными работать легче. После задержания, конечно. Куча следов. Я не удивлюсь, если всплывут еще трупы. Скорее всего «давать шанс» он начал не с Мамонова. Ну а поимка на попытке – это лишний козырь. Кстати, как там девушка? – Ильин снял с доски последний фоторобот Коршунова.

Аня посмотрела на Мишу и увидела то, что ей не очень-то понравилось. Леонов при упоминании девицы покраснел.

– Нормально. Сотрясение мозга и ушибы. Он не успел ее порезать…

– Береги ее. – Ильин прищурился. – Она очень ценный свидетель.

Аня больше не смотрела на Леонова. Она знала, что он снова покраснел. Она не питала иллюзий, да и Миша ей ничего не обещал, но все равно… Оказывается, это больно. Мучительно больно.

Песня, знакомая Ане Рыжовой с того самого дня в Вешняковском парке, раздалась в наступившей тишине.

Я так хочу побыть с тобой рядом, Мне не забыть тот поцелуй, твой взгляд.

Аня поймала себя на мысли, что ревнует. Ей захотелось убежать. И разрыдаться, как девчонке.

– Да, – ответил Леонов. – Привет. Как ты?

Миша махнул Ильину, что уходит, кивнул Ане и вышел из кабинета.

– Разрешите, я тоже пойду?

Ильин оторвался от фоторобота и кивнул.

– Да, конечно, Анюта! Иди. Завтра выходной.

Аня шагнула к выходу, но замерла на пороге. Ей не хотелось встречаться с Леоновым. По крайней мере не сегодня. Она вернулась к Ильину. Спросила:

– Что-то не так?

– Да. Вот конкретный случай, – майор показал фоторобот Коршунова, – когда вроде бы и по закону, но не по справедливости.

«В этой жизни, оказывается, многое не по справедливости», – подумала Аня, но вслух сказала:

– Где-то я слышала, что закон превыше всего…

Ильин улыбнулся. Но сегодня его дедовский прищур не раздражал Аню.

* * *

Ильин часто видел несправедливость, но здесь она была вопиющей. Коршунов – мститель-неудачник – обвинялся в нападении на супружескую пару, причем нигде не говорилось, что он напал, защищая одного супруга от другого.

Дело отдали в другой отдел, но Ильин решил помочь бедолаге. Стародубцев сказал, что дело ведет Нестеренко. А тот, в свою очередь, дал майору адрес пострадавших.

Металлическая дверь без глазка и ручки говорила о том, что гостям здесь не рады. Звонка тоже не было. Ильин ударил в дверь ладонью. Трижды. Потом еще и еще. За дверью послышались шаги.

– Кто? – спросила женщина.

– Полиция!

Дверь приоткрылась. Ильин достал удостоверение и предъявил в развернутом виде. Дверь распахнулась, и на площадку вышла хрупкая девушка с синяками под глазами. Она прикрыла за собой дверь.

– Я вас слушаю.

– Я по делу о нападении… на вашего мужа.

– Мы же все рассказали следователю. Или вам еще и показать? Вот, вот, – она показывала синяки на запястьях, на лице, даже плечо одно открыла, – вот.

Все они имели разный оттенок, а следовательно, и время появления на теле.

– Ты можешь обманывать следователя, можешь меня, но не обманывай себя. В тот вечер ты могла погибнуть от рук своего ненаглядного. Если б не этот старик – непременно погибла бы.

Девушка подняла на Ильина затравленный взгляд. Скорее всего такой она выглядит большую часть времени – жалкая, испуганная.