— Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.

И я взял иконку».

Свидание это впоследствии было передано в печати в неверном и тенденциозном изложении… И это доставило Каляеву много тяжелых минут. Впоследствии, в письме от 24 марта, он писал великой княгине:

«Мои убеждения и мое отношение к царствующему дому остаются неизменными, и я ничего общего не имею с какой-либо стороной моего „я“, с религиозным суеверием рабов и их лицемерных владык. Я вполне сознаю свою ошибку: мне следовало отнестись к вам безучастно и не вступать в разговор. Но я поступил с вами мягче, на время свидания затаив в себе ту ненависть, с какой, естественно, я отношусь к вам. Вы знаете теперь, какие побуждения руководили мной. Но вы оказались недостойной моего великодушия…».

Каляев пишет своим товарищам: «Умереть за убеждения — значит звать на борьбу, и, каких бы жертв ни стоила ликвидация самодержавия, я твердо уверен, что наше поколение кончит с ним навсегда… Это будет великим торжеством социализма…»

В 3 часа дня Каляеву был вынесен приговор: смертная казнь.

«Я счастлив вашим приговором, — сказал он судьям, — надеюсь, что вы решитесь его исполнить надо мной так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии социалистов-революционеров».

…Каляев взошел на эшафот. Он был весь в черном, без пальто, в фетровой шляпе. Стоя неподвижно на помосте, он выслушал приговор. К нему подошел священник с крестом. Он не поцеловал креста и сказал:

— Я уже сказал вам, что я совершенно покончил с жизнью и приготовился к смерти.

Место священника занял палач Филиппов. Он набросил веревку и оттолкнул ногой табурет.

А иконку у княгини он все же взял, подумал Павел. Но быстро стал стыдиться этих проявлений своего «я». Как сам он точно определил, человеческих проявлений, сославшись на якобы какую-то статью в газете. С одной стороны — такие глобальные мысли, такие порывы, при чем тут тогда какая-то статейка, написанная каким-то писакой, а, великий социалист-революционер? Нет, здесь все не так просто. И у сверхлюдей есть свое Ватерлоо. Значит, все не так безнадежно в этой жизни, просто не надо становиться идейными машинами и не создавать эти машины самим своим поведением.

— Эй, сексуальный террорист, в чем лучше запекать рыбу — в сметане или майонезе? — услышал он из кухни Катю.

— В майонезе, только в майонезе! — Павел посмотрел на часы: скоро должны прийти Димка с Гульсум. — А вино у нас есть? — Он вошел на кухню и всей грудью вдохнул аромат, исходящий из духовки.

— Нет, ты позавчера допил, да и зачем, мусульмане не пьют.

— Ох, Катька, да хватит уже! Несть во Христе ни эллина, ни иудея.

— Во Христе — да, а в Аллахе…

— Катюша, она будущий искусствовед. А современное искусствоведение предполагает интерес к религии, в первую очередь эстетический. К тому же ей, по моим подсчетам, должно быть примерно лет двадцать. Три года из них она училась в Москве, в МГУ. Какой там Аллах? Там, скорее, Ницше и Древняя Греция. Или Рим, точно тебе говорю, вот посмотришь.

— Посмотрим, посмотрим.

— Что у тебя с новым итальянским романом? Перевела?

— Да, вчера закончила. Неореализм какой-то, в духе раннего Пазолини.

— Интересно.

— Ничего интересного. Спальные итальянские районы, радикально настроенная молодежь, любовный треугольник между матерью, дочерью и их общим любовником. А потом выясняется, что этот любовник еще и бисексуал, что у него есть еще и приятель. Весело, в общем. Но читать, конечно, будут. Издадут в новой модной серии «Ультра».

— Заплатили?

— Аванс. Остальное — когда сдадут в типографию.

— И все?

— Ну, и потом с дополнительного тиража, когда он будет. Надеюсь, что будет.

— Катька, — Павел стоял у окна. — Они идут!

— Где, дай посмотреть! — Катя оттолкнула Павла от окна и, прильнув к стеклу, смотрела на двор. — Фигура красивая. И сама, по-моему, тоже.

— Сейчас вблизи разглядишь, что ты так нервничаешь.

— Тебе не понять. Я пойду приведу себя в порядок. А ты пока накрой на стол.

Гульсум была одета просто, в джинсах и легкой рубашке. Не красится, отметила Катя, да ей и не надо — у нее очень выразительные черты лица, если краситься — будет перебор. Глаза грустные, умные, говорит мало.

Говорить Гульсум почти не пришлось — за столом солировал Дима со своими рассказами о Чечне. Хотя Кате и Павлу интересно было бы послушать о том, что там происходит из уст местного жителя. Но нет, Гульсум не расположена была к беседам. А в целом на Катю она производила приятное впечатление. Скромная, хотя неизвестно, что там внутри, восточная женщина все-таки… В тихом омуте… Красивая, очень красивая. И есть в ней какая-то тайна, Диму можно понять.

На Павла чеченка произвела не такое благоприятное впечатление, как на Катю. Ему ни разу не удалось поймать взгляд девушки. Это ему не нравилось. Когда человек не смотрит в глаза, значит, он или что-то от тебя скрывает, или плохо к тебе относится, но не хочет показать этого, или настолько закрыт, что чего-то боится. Ну, или весь в комплексах. А этого про Гульсум он сказать не мог. При всей своей скромности и молчаливости она не производила впечатление забитой. Но красива — этого отрицать он не мог, красива просто ослепительно. Однако что-то не то, что-то в ней было не чисто, само ее появление вселяло какую-то тревогу.

Павел думал над этими своими сомнениями, пока Дима рассказывал страсти Гудермеса. Может, он просто не в своей тарелке из-за этого Олигарха? Может быть. Не нужно переносить свои настроения на других. Вон, Катьке она нравится, Димка вообще от нее без ума. И она, похоже, к нему относится хорошо, если не больше. Ему она в глаза смотрит. Кстати, смотрит и Катьке. Почему же избегает со мной встречаться взглядом? Странно…

У Гульсум зазвонил мобильный телефон. Она извинилась и вышла из-за стола. Кто бы это мог ей звонить, подумал Павел. Да мало ли кто, тут же ответил он себе, что это я в самом деле. Павел внимательно слушал разговор Гульсум, стараясь не пропускать ее краткие ответы собеседнику.

«Когда?.. Хорошо… Через полчаса не успею, через час… Да, все в порядке… Да, все сделаю, как обещала, еще же у меня есть время… Я все поняла… Ясно, ясно».

И нажала на отбой. Ни «здрасьте», ни «до свидания», подумал Павел. А Дима не слушал. И Катя не слушала. Дима продолжал рассказывать о Чечне. Даже не интересуется, с кем говорит его девушка, он в своем репертуаре, подумал Павел. А что, так и надо, он ей полностью доверяет. Разве можно жить иначе, если любишь? Нет, иначе жить нельзя.

Гульсум вернулась к столу, но садиться не стала. Она посмотрела на Диму, на Катю, опять на Диму и сказала с извиняющейся улыбкой:

Простите, но я должна вас покинуть.