воздух. Пахло ржавой водой, но его это не остановило. Он сделал несколько жадных глотков. Вода, выплескиваясь из канистры толчками, облила его шею, затекла за ворот рубашки.

Ну вот, уже лучше, подумал священник, сплевывая песок. Теперь можно размышлять дальше. Они стали обыскивать чемодан…

Батюшка любил думать логично и последовательно, как и совершать церковные обряды – не торопясь, соблюдая строгую очередность молитв и действ. Но сейчас это давалось ему с трудом. Он заметил, что хоть и пытается детально вспомнить то, чем занимались бандиты в дороге, все же не может избавиться от навязчивой и преждевременной мысли о странном мужском голосе: "Я його знаю… Шпигун!" Да что ж это такое! – волнуясь все больше, подумал батюшка и снова взялся за канистру. Неужели я боюсь признаться, что этот голос мне знаком… Нет, более того! Я боюсь признаться, что уверен в том, кому этот голос принадлежит…

Новый порыв к страстной молитве батюшка преодолел с трудом. Он вскочил на ноги и, сотрясая бетонный пол толстыми подошвами ботинок "Трек", стал быстро ходить из угла в угол.

Надо успокоиться и привести свои мысли в порядок! – мысленно призвал себя к мужеству батюшка. Даже если я не ошибся. Даже если этот голос в самом деле принадлежит…

Он остановился и застыл, словно услышал за спиной глас божий. А чему ты удивляешься? – подумал батюшка и даже повел руками. Ему казалось, что рядом с ним стоит его двойник, его материализованное "я", и обращался к нему, как к живому. Если в ту ночь, перед тем, как Марину похитили, ты видел его, ты видел, как он швырнул кирпич в стекло, то нет ничего странного, что он находится здесь. Слуга сатаны, поднявший руку на юное и безгрешное дитя! Змей-искуситель, развратник и греховодник!

Дав волю своим чувствам, батюшка сполна навешал эпитетов на подлого похитителя Марины, показав господу свою праведную ненависть к падшему человеку. Потом он призадумался: а как давно началось это падение? И чем больше думал, тем все более страшные картины рисовало воображение.

38

Отцу Агапу казалось, что этот огромный и жестокий день не закончится никогда, что за стенами подвала будут матово светить низкие облака, и сыпать мелкий, растворяющий тени дождь, отчего весь мир будет казаться бесцветным и плоским, как изображение на некачественной фотографии. И когда вдруг лязгнул замок и отворилась узкая дверь в металлических воротах, он не поверил своим глазам. Проем залила бархатная чернота ночного неба, усыпанная серебряными опилками звезд. Но не это заставило батюшку вскрикнуть и кинуться к двери. В подвал зашла Марина.

– Девочка моя! – закричал священник, почувствовав, как в одно мгновение с его души свалился камень.

Он неловко облапил ее, безмолвную, хрупкую, в чужой, не по размеру большой кожаной куртке, передавшей ему холод и свежесть ночи и, часто гладя по рыжим волосам, заплетающимся от волнения языком бормотал:

– Уже ничего не бойся. Все уже позади. Я с тобой. Господь бог услышал наши молитвы. Нас уже ничто не разлучит. Они уже не посмеют тебя обидеть…

Марина молчала. Отец Агап подумал, что девушка плачет и провел ладонью по ее щекам, чтобы вытереть слезы, но щеки были сухими. Он слегка отстранил ее от себя и посмотрел на ее спокойное, сосредоточенное лицо.

– Тебя… били? – осторожно, боясь этим вопросом причинить подопечной боль, спросил он. – Эти негодяи издевались над тобой?

Марина молчала, и священник воспринял молчание, как знак согласия и мужества.

– Ты молилась? – тише спросил он и, не дожидаясь ответа, взял за руку и повел в угол, на тряпичную кучу. – Я нашел воду! – восторженно добавил он. – Наверное, они забыли, что в канистре осталась вода! Ты, наверное, умираешь от жажды?

Он торопливо встал на колено у канистры, открыл крышку, бережно налил в ладонь и медленно поднес ее к губам Марины. Девушка так же медленно отвела ладонь батюшки в сторону и повернулась к нему спиной.

– Что с тобой? – прошептал отец Агап. Сквозь его пальцы просачивалась ржавая вода, и капли, как часы, ритмично цокали по бетону. – Ты не узнаешь меня?

Марина круто повернулась, глубоко вздохнула и, плотнее запахивая на груди полы куртки, прикрыла глаза:

– Простите, батюшка, – слабым голосом произнесла она. – Я только сейчас… только сейчас стала понимать, что… Ох, прижмите меня к себе, прижмите крепко!

Отец Агап, умирая от жалости к девушке, принял ее в свои объятия. Марина долго не могла оторваться от его груди. Потом она глухим голосом сказала:

– Меня кололи психотропными препаратами. И я все забыла!

– Негодяи!! – вскричал батюшка, дрожа от ненависти. – Антихристы!! Нелюди!!

– Не надо, – поморщившись, попросила Марина. – Это бесполезно. Здесь хоть из пушки стреляй – снаружи никто ничего не услышит.

– Но ты же видела?! – гневался батюшка, крепко сжимая плечи Марины. – Ты видела его, этого бессовестного разбойника?! Я узнал голос! Это же он! Он!

Марина, закрыв глаза, отрицательно качала головой.

– Нет, батюшка, нет! Я ничего не видела! Меня усыпили клофелином. Но мы не о том говорим. У нас мало времени. Меня скоро уведут отсюда.

– Как? – отшатнулся батюшка и опять крепко схватил Марину за плечи. Наверное, он причинял ей боль, и Марина морщилась. – Тебя уведут? Разве нас снова разлучат?

– Да, – жестко ответила Марина. – Меня впустили к вам только для того, чтобы вы убедились, что я жива и здорова. Не тратьте понапрасну время. Отдайте им манускрипт! Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее нас с вами отпустят на волю.

Батюшка выдержал паузу. Ему неимоверно трудно было смотреть в молящие глаза девушки.

– Присядь, – тихо и с достоинством сказал он. – Выслушай меня и постарайся понять.

Он сел сам. Марина, закутавшись в куртку, продолжала стоять.

– У меня манускрипта нет, – произнес батюшка.

– Как? – Марине, должно быть, показалось, что она ослышалась.

– У меня его никогда и не было.

– Но как же?! – с безумной улыбкой произнесла Марина. – Как же не было? А почему же вы здесь? Зачем вы приехали сюда?

– Чтобы разделить с тобой твою горькую судьбу.