Она пришла в свою комнату, сбросила туфли и рухнула на постель. Надо встать и принять горячий душ, но почему бы немножко не поваляться, не помечтать о блаженстве горячих струй.

Лежа на пикейном покрывале, она смотрела в потолок. Ее вдруг обуяли странное спокойствие и лень, хотя еще недавно ей казалось, что она никогда не избавится от гнетущей тревоги, что, как хищник, подстерегает ее в засаде.

Сна нет, мысли ясные, она спокойна.

Один за другим Морин перебрала в голове образы, явившиеся ей из неприкаянной жизни Джеральда Марсалиса. Красное тело, демоническое лицо в зеркале, синее лицо женщины в пароксизме наслаждения, дикое ощущение мужского естества на своем теле, мужской оргазм во всей его силе и краткости. Сцены, навечно врезавшиеся в память: невинный детский рисунок, гнев Кристофера Марсалиса, растерянное лицо Тельмы Росс, стоящий спиной человек с окровавленным ножом, похищение, маски «Мелюзги» и грозная фигура в полутьме лестничной площадки, исчезающая перед тем, как войти и открыть лицо…

Эти образы пугали ее, заставляя сомневаться в своем здравом уме, до тех пор, пока она не поняла, что это не галлюцинации больного мозга, а мгновенья жизни, запечатленные в ее глазах, чтобы увековечить воспоминание о том, кто пережил их раньше.

Теперь они навсегда принадлежат ей, и она может упорядочить их в голове и проанализировать трезво, без всякого страха. Даже если она не найдет им объяснения, пусть они останутся простой констатацией.

Изучая голубоватый потолок, эту часть окружающего ее реального мира, Морин испытала озарение. Упругий матрац словно бы подбросил ее кверху мощной тепловой волной.

Хаотичное мелькание цветных стеклышек в калейдоскопе внезапно остановилось, и картина предстала ей во всей своей недвусмысленной простоте. Как же она раньше-то этого не поняла?!

Ей пока неясно, почему, за что, но она уже знает, кто убил Джеральда Марсалиса и Шандель Стюарт, знает, кто стал причиной смерти Алистера Кэмпбелла.

В момент озарения Морин пришла к четкому, ясному, хотя и несколько парадоксальному выводу.

Она все время это знала.

Тьма и ожидание окрашены в один и тот же цвет.

Морин, сидящей в темноте, как в кресле, с лихвой хватило и того и другого; больше она их не боится. Она убедилась на собственной шкуре, что зрение – фактор не столько физический, сколько ментальный. Внезапно фары проходящей машины высветили слепящий прямоугольник, который пронесся по холлу с затаенным любопытством, будто в поисках некой воображаемой точки, и, найдя выход из темницы четырех стен, вылетел из окна на улицу догонять породившую его машину. За преградой штор и стекол, в желтоватой тьме от тысячи огней и неоновых реклам все так же клубится непостижимое безумие по имени Нью-Йорк, город, который все ненавидят, упорно цепляясь за него с единственной, невысказанной целью понять, за что же так любят его, и страшась обнаружить, насколько безответна эта любовь. Что тут поделаешь – ведь они просто люди и, как все прочие в мире, не желают признать, что у них есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, голос, чтобы перекричать другие голоса.

На столике рядом с ее креслом лежит «Беретта 92 СБМ» – пистолет со специально уменьшенной рукояткой под размер женской ладони.

Это пистолет матери.

Она знала, что у матери есть оружие, и тайком взяла его из ящика, перед тем, как выйти из дома.

Прежде чем положить пистолет на стеклянную столешницу, она решительным жестом вставила обойму, и сухой щелчок затвора раскатился по комнате эхом, напоминающим треск разламываемой кости. Мало-помалу глаза ее привыкли к темноте, она уже может ориентироваться в неосвещенном пространстве. Устремив взгляд прямо перед собой, она не столько различает, сколько угадывает темный силуэт двери на противоположной стене. Еще со школы она знает, что если долго и пристально смотреть на цветное пятно, то оно застрянет в зрачках и будет стоять перед тобой, даже когда отведешь взгляд.

Морин чувствует горькую улыбку на своем лице.

Если смешать разные цвета в нужных пропорциях, получится нечто абсолютно серое. Во тьме такого быть не может. Тьма творит лишь тьму. Но дело в данный момент отнюдь не во тьме. Человек, которого она ждет, на миг осветит темное пространство, открыв дверь. Но и это не проблема и не ее решение.

После долгого пути к убийству и не менее долгого бегства от него, в нескончаемом туннеле, изредка освещенном тусклыми огоньками, два человека наконец нашли друг друга и, выйдя на свет, готовы обрести то единственное достояние, которое вернет им и речь, и слух, и зрение, – истину.

Два человека. Один из них – девушка, от страха слишком долго не прозревавшая истины.

Второй, само собой разумеется, тот, кого она ждет.

Он, убийца.

Морин, как только поняла, кто он, тут же позвонила Джордану, но телефон был выключен. Джордан единственный, кому она может объяснить, как добралась до истины. Кроме него, знает о происходящем только его брат, мэр Кристофер Марсалис, но он так одержим жаждой мести за смерть сына, что вряд ли проникнется туманной версией, которая разрушает прочно сколоченное обвинение против Джулиуса Вонга.

Все прочие лица, вовлеченные в розыск, и в первую очередь Буррони, если поставить их в известность, посоветуют ей не волноваться, сидеть на месте и ждать санитаров, которые приедут к ней со смирительной рубашкой.

Она полистала телефонный справочник и нашла телефон и адрес в Бруклин-Хайтс. Набрала номер и долго слушала длинные гудки, прежде чем повесить трубку.

Потом вышла из дома с чувством, что сейчас наступит конец света. В дверях столкнулась с матерью; та возвращалась домой ночью, такая же безукоризненно красивая, какой вышла из дому утром. Морин обняла ее, стараясь не прижиматься слишком сильно, чтобы мать не почувствовала рукояти пистолета, оттопыривающей ремень джинсов. Поцеловала в щеку, заглянула в глаза.

– Ты была права, мама.

И тут же захлопнула за собой дверь, оставив Мэри Энн Левалье смотреть ей вслед и недоумевать, какой инопланетный бес в нее вселился.

Пока ехала в такси, неустанно и безуспешно набирала номер Джордана. И в конце концов решила оставить ему сообщение, объяснив, куда едет и что намерена делать.

Таксист высадил ее по указанному адресу, на углу Генри и Пирпонт-стрит. Выйдя из машины, Морин огляделась, оценила ситуацию. Генри-стрит на всем протяжении освещена болезненно-кремовым светом круглых фонарей, но в последнем квартале фонари почему-то не горели. Первый фонарь перпендикулярной улицы находился в десятке метров от дома, а движение в этот час почти совсем заглохло. Хорошо.

Она бы и по собственной воле не выстроила лучшего антуража.

Окутанная коконом ночи, она долго разглядывала подъезд большого трехэтажного строения из красного кирпича; в темноте оно приобретало тяжелые готические очертания. В иное время такую архитектуру Морин сочла бы слишком вычурной. Теперь же она казалась вполне подходящим фоном для абсурдной цепи событий; нечто в духе Хеллоуина, правда, наградой за детские карнавальные страшилки стали не сласти, а смерть.