— Совершенно чужой человек. К тому же не нашего круга, — подвела она итог своему видению.

Муж снял очки и прикрыл глаза пальцами. Лицо у него сморщилось, как если бы перед ним на тарелке оказалось что-то несвежее.

— Бога ради, Тося. При чем тут «нашего круга», «не нашего круга»; что мы за дворяне такие?

— Но ведь тебе он тоже не понравился, — резонно заметила Тоня. — Ведь не понравился?

— Что значит «понравился — не понравился»? — рассердился уличенный Федор Федорович, убирая руку от лица и откидываясь на стуле.

— Так я ведь вижу, не слепая. — Чашки укоризненно звякнули.

— Не в том дело, — он успокоился и заговорил в своей обычной манере, негромко и убедительно, — не в том дело, что я, ты, мамаша или… доктор Ранцевич, к слову, не в восторге от этого… кто он там, ефрейтор?., от этого солдата, — Феденька взмахнул рукой и чуть не сбросил очки на пол. — Я не в восторге, ну и что? Ты говоришь: «чужой»; не знаю. Пожалуй, он… другой, что ли. Но ведь слово «другой» и «друг» одного корня! — Он даже палец поднял от воодушевления, словно речь шла не об однокоренных словах, а о двух зубах, растущих из одного корня, и он, Феденька, только что стал свидетелем этого уникального явления. — Ведь что мы с тобой знаем о нем? Только то, что он рассказал между пятым и шестым пирогами. Девочка, безусловно, знает его — и о нем, я положительно уверен в этом — гораздо больше! А самое главное…

— Самое главное, — решительно перебила Тоня эту пламенную речь, — самое главное, что никого она слушать не будет и сделает по-своему. Не облокачивайся на пианино, сколько раз тебе говорить!

— Обопрись на меня, — Ира подставила матери локоть.

Вагоновожатый терпеливо ждал, пока старуха в черном тяжело спускалась и наконец ступила на булыжник мостовой; потом дернул звонок. Желтый освещенный вагон покатился дальше, и человеческие профили отражались в темных окнах, так что казалось, что людей вдвое больше, а над их головами весело болтались нестрашные кожаные петли, и два кондуктора, один чуть темней, двинулись неторопливой боцманской походкой вперед, забыв про старуху, черный силуэт которой почти слился с августовскими сумерками.

Ира с матерью медленно шли к дому, говоря о самом насущном: что надо прицениться на базаре — пора варенье варить, а сахар в маленькой бакалее не брать, он мокрый у них; возьмем в хлебном. На днях в обувном ботиночки для ребенка видела; померить надо, как раз сезон. Кран течет в кухне. То ли к домуправу идти, то ли Мотю звать, а пока я тряпкой подвязала. Если Мотю, то пускай и сарай посмотрит — крыша давно течет. Тогда надо толь покупать, а где?.. Лельку пора в парикмахерскую сводить, вон какая кудлатая стала. Да, патлы надо подрезать, куда это годится. Я думаю белье замочить, пока сохнет хорошо, а потом уже варенье затевать. Что ж, если дождей не будет, сливу к Покрову сварим, даст Бог, а то и яблоки. Яблоки — не горит, сначала сливу и ягод каких; черной смороды бы побольше…

По лестнице старуха поднималась первая, держась за перила. Остановилась, поглядела зачем-то вниз, потом перевела взгляд на дочь и таким же голосом, как раньше про варенье и стирку, произнесла:

— Знал, что в доме ребенок! А пришел с пустыми руками, полгроша на гостинец не потратил, не говоря про игрушку какую. Разве Тайке такого надо? Да что с того… Она ведь что себе в голову вобьет, то и сделает.

На кухне Лелька что-то страстно рассказывала Наде и Людке. Надя вытирала посуду, вернее, машинально крутила в полотенце одну и ту же тарелку, недоверчиво поглядывая на девочку. Людка смотрела на Лельку во все глаза и завороженно слушала, покусывая конец полурасплетенной косы.

— … потому что он был голодный. И тогда волчица-мама дала ему сисю пососать, и она его лизала, а потом маленьких волченят.

— Кто?! — выдохнула Людка.

— Маугли. Так ребеночка звали. Он сам к волкам в норку пришел. А тигр гнался за ним, только второй волк, он у них папа был, не пустил его.

— Это не может быть, чтобы волчица ребенка кормила, — Надя помедлила и уверенно взяла следующую тарелку, — наверно, собака какая.

— Нет, тетя Надя, это настоящие волки были! И тигр настоящий!

— Или куклу положили. Разве ж младенца дадут волкам?!

— …медведь научил. Это как будто школа была у них в лесу, а ребеночек уже совсем большой стал. Как я, — уточнила Лелька. — Его научили нюхать и охотиться, а еще как от тигра прятаться.

— В лесу тигров нету, — неуверенно возразила Людка.

— Есть! Потому что джунгли. Там еще обезьяны живут. И змея, — девочка поежилась, — такая огромная и толстая, как… как труба. Только змея Маугли не съела, она обезьян глотала.

— А зимой? — вскинулась Надя. — Зимой-то ребенок в лесу замерзнет!

— Нет! — весело заверила Лелька. — Там зимы не бывает, там все люди, даже дяди, в летних платьях ходят и с голыми ногами.

— Где? — тарелка, давно соскучившаяся от бесцельной карусели, обреченно закрутилась снова.

— В Индии, — терпеливо объяснила Лелька. — В Индии только лето и… и джунгли, — было видно, что ей очень нравится новое слово.

— На кой ляд такое лето надо, если змеи кругом, — резонно заметила невестка.

— Там одна змея самая ядовитая была. Кобра. Она сторожила сокровища в погребе.

— Ну? И много насторожила? — Надин голос звучал иронически, но полотенце остановилось.

— …целый дворец, а под землей деньги валялись, копейки золотые. Во-о-от такими кучами! И еще… — Лельке вспомнилась жалобная песня, которую часто передавали по радио, и она заговорила уверенней: — Драгоценные камни всякие: алмазы, жемчужины… и чудный камень яхонт. Не счесть. Царя не было, а кобра все равно берегла.

— А кто во дворце жил? — спросила Людка.

— Никто, — отмахнулась рассказчица, — только обезьяны.

— И все деньги забрали? — Людка широко раскрыла глаза. — Или этот… ну, что с волками?

— Маугли? — уточнила Лелька. — Нет, он деньги не брал, он ножик нашел и на шею себе повесил.

— А кобра? — Кончик Людкиной косы был похож на рыжий ус.

— Маугли волшебное слово знал, он умел говорить по-змеиному.

— Может, он и с обезьянами говорить умел? — повернулась Надя.

— Умел! Он на всех звериных языках умел говорить, даже… — Лелька вдохновенно подержала паузу, — даже на муравейном, и даже…

— Пойдем ноги мыть, Маугли, — вмешалась Ира, — спать пора.

— На тараканьем, — обидно засмеялась Надя. — Вот ребенок! Мели, Агаша: изба-то наша. А ты чего уши развесила? — Она замахнулась на Людку посудным полотенцем. — Ложись иди! Сами можем в кино сходить, не нищие.

Несмотря на разницу в восемь лет, внучка и правнучка отлично ладили. Матрена не могла этого понять: Людка, по ее представлениям, была почти невеста, но охотно играла с Лелькой. Она ж ей тетка, недоумевала старуха. А послушать, так и разница небольшая, но вслух этого не говорила, чтобы лишний раз не задеть невестку. Слушать, впрочем, случалось в основном правнучку, когда она пересказывала Людке очередную книжную историю. Та слушала всегда с одинаковым вниманием, чуть сдвинув тонкие рыжеватые брови — совсем как у Андрюши, Царствие ему Небесное, и покусывая кончик толстой золотистой косы.