Адхи почти ничего не помнил. Он вроде бы просто моргнул, а потом начал видеть сны, яркие и неприятные. Получалось, друзья и весь экипаж – за исключением, разумеется, старшего помощника – в это время переживали за него. Но никто и не обещал, что выход из тела окажется безболезненным и пройдет без последствий. Шаманы при посвящении подвергались самым опасным испытаниям, в отличие от рядовых членов племени, а некоторые и вовсе не выживали, не выдерживая общение с духами-из-скорлупы. Впрочем, ему вроде бы никто не говорил, будто он проходит посвящение в шаманы. Старик Ругон в видениях не являлся, тайные знаки не посылал, значит, племя все еще не видело его. Адхи сиротливо поежился: после череды потрясений все острее тянуло домой.

Но каждая мысль о младшем брате заставляла одергивать себя, напоминать хнычущему ребенку в душе, что он теперь взрослый, ему теперь вручена странная непостижимая сила. И только он способен с ней совладать, даже если рядом сноровистые опытные друзья.

«Дада, ты только дождись, я уже близко. Даже если кажется, что мы летим в другие края, я все ближе к тебе с каждым днем», – посылал безмолвные слова Адхи, но младший брат пока не умел пользоваться магией белых линий. Она дремала в его сердце, возможно, чтобы никогда и не пробудиться. Только Адхи ощущал тонкие светящиеся ниточки, неразборчивой паутинкой соединяющие его с похищенным братом. Такие же нити, но уже черные, неизбежно вели к Марквину. Каждый день безотчетно на краю сознания вставали эти образы, они же служили ориентиром.

А где-то в Тхуадоре клубилась тьма вокруг королевского дворца и самого правителя. Адхи не видел глыбы громоздкой человеческой архитектуры – только гнетущий кокон первозданной тьмы из алчности, ненависти и беспощадности. Таким представал король, который развязал эту войну, который сгонял своих же подданных с земли их отцов и дедов, обрекая на участь преследуемых бродяг. В Тхуадоре, наверное, слишком давно забыли правду и заветы духов-из-скорлупы. А ему, необученному шаману, приходилось наблюдать и ощущать.

Адхи видел многое, в полусне, в тяжелых кошмарах, и наяву, даже когда завтракал или по настоянию Офелисы мыл и переплетал орочьи косицы.

– Но их закрепляют жиром и не расплетают. Голову мы мыли песком или водой, чтобы паразиты не завелись, – в начале странствия на дирижабле отнекивался Адхи, но Офелиса, наследница традиций своего мира, была непреклонна:

– Иди мой голову, пока есть вода и цивилизация.

– Да такая уж цивилизация… пираты.

Так и выходило, что за время странствия на корабле Леситы у Адхи выработалась почти привычка обмывать все тело после битв, а иногда и после сна.

В этот день ему самому хотелось стереть жесткой мочалкой липкий голос Марквина Сента, преследующий его в видениях. Все еще чудилось, что эта тварь тянется к белым линиями души, пытается очернить их и исказить. Но Марквин никак себя не проявлял, а дирижабль следовал заданному курсу.

Только вместо струй прохладной воды, текущей по немного ржавым трубам, Адхи видел белые и черные линии. Капли висли на ресницах, но зрение его изменялось, искажалось, вновь проникая сквозь предметы, устремляясь через многие перестрелы и, возможно, миры.

Теперь он отчетливо узрел Даду. Младший сильно похудел и выглядел неизменно испуганным. Он сидел в какой-то обширной комнате, наверняка под замком, иногда к нему сгустком черных линий приходил предатель-Хорг, иногда слуги приносили на подносах еду.

– Хорг! Я хочу домой! – похоже, в который раз повторял Дада в бессильной попытке воззвать к частице света, возможно, оставшейся в искаженном разуме односельчанина.

– Этот дворец будет твоим домом, когда ты станешь учеником Марквина Сента, – угрюмо отзывался Хорг.

– Нет! Я хочу к папе и маме.

«Дада!» – бессильно позвал сквозь пространство Адхи. Сердце разрывалось от боли, хотелось выть и царапать когтями стены. Но голос не достиг младшего брата, заточенного где-то в каменной юрте, окутанной черными линиями Разрушающего.

– А где твои мама и папа? – донесся знакомый гадкий голос, и в зале показалось рыжее пятно, увитое черными линиями, ненавистный Марквин.

– Они ищут меня!

– Но ведь они все еще не пришли за тобой. Ты им не нужен. Ты их ослушался, убежал за стрекозой. В сказках непослушных детей забирали духи черной скорлупы, ты же помнишь. Так что все, родители тебя не ищут, ты непослушный ребенок, который им не нужен, – рассмеялся Марквин, театрально раскидывая руки. Малыш заплакал, яростно твердя:

– Ты врешь! Все врешь!

– Вру? Почему же? – вдруг принялся заискивать Марквин, в фальшивой заботе протягивая Даде спелый диковинный фрукт. – Вот мы, духи черной скорлупы, унесли тебя, непослушного. Теперь ты с нами. И разве мы тебя обижаем? Морим голодом? А, Хорг?

– Нет, учитель. Ты за короткое время дал мне куда больше, чем мой спятивший отец, – с деревянным лицом мертвеца говорил Хорг. Больше всего пугал его неживой затуманенный взгляд.

– Да-да, – кивнул Марквин и обратился к Даде: – А ты вот не хочешь ничему у нас учиться. Но это мы еще исправим, да, исправим, глупый маленький мальчик.

Дада продолжал растирать слезы сжатыми кулачками и с недоверием смотрел на подношение, не принимая еду. За время заточения он болезненно осунулся. Природная гордость Степных Орков не позволяла ему принять дар от врага. Но Марквин с невероятной убедительностью напоминал о знакомых каждому орчонку сказках-страшилках, которыми матери унимали непослушных чад.

«По крайней мере, Марквин его не мучает, как мне обещал, – успокаивал себя Адхи, но сердце не унималось, заходясь от тревоги. – Хочет превратить во второго Хорга? Доводит до отчаяния… Что еще обо мне говорит? Да это тоже мучения! Дада, дождись меня, я уже в пути, я скоро… Скоро! Только найду еще нужных людей, да, есть еще нужные люди, которых я соберу для твоего спасения».

Образы из каменной юрты врагов рассеялись, сменяясь странной чередой хаотичных картинок, собранных неразборчивым узором. Где-то мелькали заводские трубы, где-то осыпалась пыль угольных шахт, где-то в грязных робах стенали люди, скованные по рукам и ногам тяжелыми цепями. Где? Почему? В очертаниях угадывался ненавистный Тхуадор, высоко над которым плыл дирижабль.

Адхи видел заборы с колючей проволокой, только там она не вырывалась из-под земли, как у разрушенного моста. Ее нацепили на эти сетчатые ограждения сами люди. И за решетками скитались иссушенными тенями голодные пленники, обреченные спускаться в катакомбы, чтобы, возможно, уже никогда не подняться на поверхность. В некоторых из них еще угадывалась выправка военных, чьи-то согбенные спины выдавали в них землепашцев. Возможно, нищих больше не казнили, а сгоняли в эти страшные места, пропахшие смертью и пеплом. Но наиболее отчетливо призрачный взгляд улавливал военнопленных, наверняка жителей соседнего Сваитана.

«Этот король точно сошел с ума! Сам… Марквин не мог настолько затуманить его рассудок. Или мог?» – ужасался Адхи.