Муния кусала губы. Мысли теснились в голове. Все, о чем рассказывала Катарина, находило отклик у нее в памяти. Духи гигантов поведали ей ту же самую историю. Вспомнилась карта отца. Она была начертана на пергаменте. Отец полагал, что владеет оригиналом, но теперь Муния знала — это всего лишь копия. В душе ее зародилось сомнение. Почему отец, никогда прежде не опускавшийся до такой низости, обыскал багаж принца Джема во время пребывания последнего в Каире? И только обнаружив в одном из сундуков ларчик с флаконом, он рассказал ей о карте и этих пирамидальных сосудах…

Чуть позже, когда она плакала, узнав, что ей предстоит пожертвовать свободой и войти в гарем Джема, отец сказал, что синие флаконы нужны для того, чтобы попасть в новый неведомый мир. Откуда он узнал, как выглядят эти флаконы? На карте они были изображены схематично, в виде треугольников! Предположим, он не счел нужным объяснять ей эти детали, но почему он сам не выкрал флакон, вместо того чтобы заставлять ее, единственную свою дочь, выйти замуж за нелюбимого, да еще требовать, чтобы она, презрев все опасности, при первой же возможности завладела флаконом и привезла его в Египет? Может, он решил, что принцу известно местонахождение двух других флаконов и он расскажет об этом Мунии? Если так, почему он умолчал об этом? Все это было странно. До этой минуты Муния глубоко чтила отца и из уважения к нему, а также из любопытства, которое пробудила в ней эта карта, делала то, что ей было приказано и не задавалась вопросами. Однако теперь недомолвки человека, которого она любила, омрачили ее помыслы. Мать ее была прямой наследницей последнего фараона. Не поэтому ли отец на ней женился? Чтобы она научила его их языку, ревниво передающегося из поколения в поколение в царской семье, тому самому, который этой ночью помог ей понять духов гигантов, а им — понять, кто она такая…

Горько думать, что родной человек использовал тебя… Но Муния гордо вздернула подбородок и сказала:

— Мы должны найти этот остров, Катарина!

— Это — ваша судьба, — кивнула сардинянка, вставая с камня.

Настал тот главный момент, к которому хотела подготовить ее бабка. Она одернула юбку, переплела пальцы рук, сделала глубокий вдох и торжественным голосом произнесла:

— На острове ждут, скорее, не вас, а ребенка, которого вы зачали сегодня ночью. Он отправится в Высокие Земли не один. Их будет трое. И у каждого будет священный флакон, вместилище силы Древнейших. С помощью трех флаконов из синего стекла в оправе из кружева, сплетенного из серебряной нити, Высокие Земли, оскверненные Морлатом, будут спасены. Если они достигнут своей цели, один станет королем, вторая — королевой, а третий пробудит источник и вернет белому городу его былое величие. Вот что пророчат гиганты все двадцать восемь лет, которые я говорю с ними! Вот почему вы здесь оказались!

Условившись обо всем с Эймаром де Гроле, Жак де Сассенаж в сопровождении младшего сына вернулся в Бати. Была уже ночь, когда они спрыгнули с коней на своей конюшне. Вокруг было тихо, и единственным источником света оставалась луна.

— Иди ложись, сын! Я сам разбужу конюха, — сказал барон Франсуа, который зевал во весь рот.

— Это было бы неуважением к вам, отец! — возразил сын, которому не хотелось признаваться в своей слабости.

Жак ласково потрепал его по плечу.

— Иди, говорю я тебе, мне совсем не хочется спать. Франсуа с минуту постоял в нерешительности, потом повернулся и направился к замку. Ему не хотелось расстраивать отца еще больше.

Жак привязал поводья к специальному кольцу, вошел в конюшню и уверенной поступью направился в тот ее угол, где рассчитывал найти спящего на соломенном матрасе конюха — рыжеволосого паренька, от которого пахло похлеще, чем от лошадей. Из темноты послышалось покашливание, и кто-то нерешительно проговорил:

— Это вы, господин?

Жак повернулся на каблуках. Голос доносился от повозки, мимо которой он только что прошел. Он был знакомый, и все же сразу узнать говорившего он не смог. Инстинктивно схватившись за рукоять меча, он всмотрелся в темноту. Из кузова повозки неловко выбрался мужчина.

— Кто ты? — спросил барон, хотя по очертаниям фигуры уже стало ясно, что это не конюх.

— Это я, Жанисс! Жанисс из Сассенажа!

— Мэтр Жанисс? Но что вы, черт побери, здесь делаете? Почесывая одной рукой свой округлый живот, а второй потирая заспанные глаза, повар зевнул во весь рот, а потом неуверенным шагом приблизился к барону.

— Я вас дожидался, — сказал он так, как если бы это была самая обычная вещь в мире.

Жак де Сассенаж отлично знал, что мэтр Жанисс — сама простота, да и ситуация была забавной. В такой неприятный момент все это было словно бальзам на сердце. Он снисходительно улыбнулся и сказал:

— Но сейчас не самое подходящее время для жалоб и просьб!

— Почему бы и нет, если дело важное? — Мэтр Жанисс снова зевнул, даже не пытаясь прикрыть рот.

Жак посмотрел на повара с улыбкой, в то время как менее снисходительный господин устроил бы ему хорошую взбучку за такое непочтение. У барона стало легче на душе. Разговор с Жаниссом поможет ему отвлечься, забыть о том, что в замке он снова попадет под иго Марты.

— Будь по вашему! — сказал он. — Раз уж вы дали себе труд приехать в такую даль, дайте мне пару минут, я разбужу конюха, а потом мы поговорим.

— Конечно, ступайте! — Жанисс снисходительно махнул рукой, а сам прислонился всем телом к борту повозки.

«Можно подумать, это я — слуга, а он — господин!» — усмехнулся про себя барон Жак. Если бы он не был сейчас обременен куда более важными заботами, он бы отчитал Жанисса за дерзость. Хотя бы для вида, поскольку славный повар никогда не давал повода сомневаться в своей преданности, и невозможно было предположить, будто он осознанно проявил неуважение к своему господину.

Когда он потряс рыжего конюха за плечо, тот пробурчал что-то неразборчивое и перевернулся на другой бок, но потом вскочил на ноги как ужаленный — узнал голос барона. Жаку ничего не пришлось говорить: растрепанный, с соломинками, вдавившимися в щеки, конюх бросился к лошадям и стал снимать с них упряжь. Жак вернулся к мэтру Жаниссу. Тот дремал возле телеги, голова его мерно покачивалась. Заслышав шаги барона, он встрепенулся, с трудом отстранился от опоры, дождался, когда тот подойдет ближе, и предложил пройтись.

— Когда двигаешься, спать хочется меньше, — с прежним забавным апломбом заявил повар, полагая, что барона, как и его самого, клонит в сон.

Они были одни, если не считать конюха, но тому хотелось спать, и он спешил закончить свою работу. Жак подстроил шаг под походку Жанисса, который еле-еле волочил ноги, и с удовлетворением отметил про себя, что на душе у него стало легче и спокойнее. Они отошли от конюшни, и запах лошадиного пота сменился сладким ароматом сирени, в изобилии росшей вдоль аллеи, которая вела к саду. Там, в кроне высоких каштанов, среди их цветов-свечей, таились соловьи, наполняя ночь пением столь же прекрасным, как и благоухание цветов.