– Добрая хозяюшка, – прервал ее сомнения Светозар, – не беспокойся обо мне понапрасну. Я человек простой, в теремах жить непривычный, ежели дозволишь, заночую на сеновале, там сподручнее и вольнее…

У хозяйки, видимо, несколько отлегло от сердца, и она велела девушке, помогавшей по дому, накрыть для приехавших стол под навесом. Светозар сел на лаву, а Нечай пошел куда-то в дальний конец двора побеседовать со знакомым конюхом.

В это время с крыльца медленно сошла девочка лет пяти. Может, она была старше, но выглядела так, потому что была худенькой и бледной до прозрачности. Несмотря на теплую, даже жаркую погоду, одета она была так, будто на дворе стояла глубокая осень.

Светозар подозвал ее, вытащил горсть лесных орехов:

– Это тебе белочка передала!

Девочка несмело взяла, попробовала раскусить орех, но не смогла. Ее больше привлек посох Светозара, и она стала водить пальчиком по его темной гладкой поверхности, разглядывая рукоять-ящера.

Волхв поглядел в ее глаза, провел рукой по позвоночнику, погладил по головке. Мать стояла неподалеку в напряженном ожидании. Слова волхва прозвучали для нее, как внезапный удар грома средь ясного неба:

– Хвори в девочке нет…

Мать готова была услышать что угодно, но только не это. Если бы кудесник сказал, что на дитя навели порчу или это какая-то неизвестная неизлечимая болезнь, она бы поверила, но такое…

– Как же нет? Она ведь тает на глазах, моя доченька! – со слезами в голосе проговорила женщина, прижав к себе маленькое покорное тельце.

– Ты сама ее изводишь… – строго сказал Светозар.

Женщина испуганно встретила его тяжелый взор и растерялась. Она хотела возразить, крикнуть, что это неправда, но стояла, молча, только меняясь в лице.

– Ты вначале не хотела этого ребенка: возраст, немолодая уже. Да и жить стали, не чета прежнему, столько забот прибавилось по новому хозяйству, о котором раньше и не мечталось. Вот и стала снадобья пить, чтоб дитя не родилось, – продолжал волхв, глядя своими пронзительными глазами.

Кровь бросилась в лицо женщины. Этот чародей знал о самом потаенном, в чем порою сама себе не признавалась, пряча мысли в укромные уголки души.

– Однако сила Рода победила, и девочка появилась на свет. Но такая хилая и болезненная. И тебе стало страшно, что это из-за тех снадобий. Ты принялась опекать младшую дочь так, как не опекала никого из детей, и тем самым стала вредить ей.

– Что ты говоришь, отче, – женщина опустила очи, чувствуя, что волхв читает по ним ее мысли так же легко, как свои колдовские книги. – Разве может любовь принести зло, тем паче любовь матери…

– А разве ты не ведаешь, – печально сказал волхв, – что от чрезмерного обилия солнца растения гибнут? Что избыточное солнце уничтожает жизнь? Ты сама укрыла вон там цветы в тень, чтоб они не завяли и не усохли. Даждьбог сотворил Солнце в небе нашем и сотворил Любовь в душе человеческой, и законы для них одни. Ибо любовь, подобно солнцу, должна ласково согревать близких, а не испепелять их убийственным жаром, и не быть подобной куску холодного льда. Лишь так будет зеленеть Древо Жизни. А коли человек позволяет овладеть собой какому-либо чрезмерному чувству или желанию, то опасны могут быть дела его, ибо он нарушает равновесие Поконов Сварога, который дал человеку не токмо сердце, но и ум.

Ты же, чуя вину перед дочерью, отдалась безумной любви. И даже не любви, а навязчивой опеке: стала оберегать чадо от зноя и холода, давать лучшую, по твоему разумению, пищу, не пускала играть к другим детям, чтоб они не обижали ее и не дразнили. Ты отняла девочку от Матери нашей Сырой-Земли, запретила бегать босиком. Она никогда не чуяла целебную силу живых источников, потому что ты всегда моешь ее дома в подогретой воде. Ты отвернула ее от богов наших: от яри Солнца-Сурьи и животворящего дыхания Даждьбога, от очищения Купалы, от прикосновений Стрибога и волшебной кудели Макоши, которая прядет нить людских судеб из лунного света и серебристых речных туманов. И только Мара приближается, протягивая свою костлявую руку, чтоб совлечь ее в Навь, где Яма выпьет кровь и отнимет жизнь.

– Что же делать, отче? – со слезами на очах подавленно прошептала мать.

– С завтрашнего утра и ежедневно пусть девочка в одной легкой рубашонке босиком выбегает на луг, пока роса не ушла с травы. Это утренняя Заря-Мерцана проливает в степь свое молоко, от которого сила и крепость удваиваются. Пусть бегает, пока тело не разогреется и щечки не порозовеют. А если не сможет, по возвращении домой пусть по горнице бегает, покуда ножки сами не просохнут и согреются. За осень покрепчает, так что сможет зимой и на снег выбегать. И тебе, как матери, не худо бы по утренней росе да по снегу ходить, это только в пользу, и ребенку пример. Увидишь, какую радость это доставит вам обеим! Одежку лишнюю не надевай, на воздухе пусть поболе времени проводит, играет с другими детьми, и кушать насильно не заставляй…

– Да как же это? – всплеснула руками женщина, – ведь она с голоду помрет, а сама никогда не попросит!

Голос волхва обрел крепость железа.

– Это она сейчас у тебя помирает. А будешь упорствовать, идти супротив законов божеских, и вовсе помереть может. Я все сказал, хозяйка, решай, как знаешь…

Утром на том месте, куда Светозар пригласил юношу, больного немощью, собралась целая толпа людей. Воистину, слух бежит впереди ветра.

С этого дня Светозар начал исполнять то, для чего он пришел в Нов-град, войдя в начертанный для себя круг волховства, эту попытку, если не спасти чистоту и силу веры славянской, то хотя бы пробудить в людских душах помыслы ее и прорастить зерна, пришедшие к нему самому через многие века и тысячелетия. Чтобы хоть толика малая этих зерен сохранилась в людской памяти, передавая грядущим поколениям истину о том, кто они есть, славяне, на самом деле.

Светозар был здрав и крепок – пошло его сорок девятое лето – посему сил хватало на все: и на лечение людей, и на терпеливые ответы и объяснения тем, кто приходил с подозрением и сомнениями, и на то, чтобы рассказывать старинные предания и петь красивым сильным голосом древние «думы». К «буковицам» отца Велимира, переданным ему бабушкой после смерти деда, прибавилась еще не одна: Светозар кое-что записал сам, но больше выискивал, покупал, обменивал, да люди и сами охотно несли ему дощечки с письменами, белые кожи с «чаровными знаками», календари, травники и прочее, чего прежде много было в каждом славянском доме. Теперь хранить это и пользоваться дедовскими знаниями стало опасно: за подобное карали нещадно. Светозар собирал древние письмена в тайном укромном хранилище. Многое из того он знал наизусть и рассказывал новгородцам об истоках Руси великой, о Русколани, Сурожи, Волыни, Антии, Киеве, Нов-граде Таврическом и Дунайском, о Рароге, Арконе и Волине – славянских державах и градах могучих. И еще более древние предания о крае Иньском, зеленом Семиречье и отце Арии, о его сыновьях Кие, Щехе и Хориве, которые стали во главе трех славянских родов: киян-русов, чехов и хорват.