— А что у вас тут самое-самое чудесное? — требовательно спросила Васька. — Такое, чтобы — ну вообще! Раз — и все! И — ух! И — навсегда!

А ведь натурально впала в детство. Такой косноязычной моя дочь была лет до шести, а потом приохотилась к чтению и тут же стала говорить гладко, как по писаному.

— Непростой вопрос, — серьезно сказал хозяин лавки. — Надо подумать.

Залез под прилавок, погремел деревяшками и наконец появился снова, сияющий торжеством.

— Вот. — Он протянул Ваське старую жестянку из-под леденцов. — Поглядите, что там. Можно выбрать в подарок. Любую. Но только одну.

— А ккккрышку? — пролепетала моя дочь, заикаясь от волнения.

Но хозяин прекрасно ее понял.

— Открыть коробку вы должны сами, — сказал он. — Ничего, она не слишком плотно закрыта.

Василиса кивнула и, прикусив от усердия кончик языка, принялась отвинчивать крышку. Та поддалась, и секунду спустя моя дочь почти беззвучно выдохнула:

— Папка, смотри, что!

Жестянка была заполнена разноцветными пуговицами. Стеклянные, костяные, деревянные, каменные и перламутровые. И, кажется, двух одинаковых не сыщешь.

Я понял, что участь наша предрешена. Домой мы теперь уедем самой последней электричкой — в лучшем случае, если успеем. И нашему новому приятелю придется сидеть в лавке дотемна. Сам виноват. Нарвался.

— Я тут немножко покопаюсь, — не веря своему счастью, сказала Васька. — Можно?

— Конечно, — легкомысленно ответил хозяин лавки.

Он, боюсь, не представлял, с кем связался. В пуговицах моя дочь способна рыться часами. Бабушка, подолгу сидевшая с ней, опытным путем выяснила, что ради возможности поиграть с пуговицами, ребенок готов на любые жертвы, даже ненавистный творог давится, но ест. А если коробку открыть и поставить поближе, то и не давится, автоматически открывает рот при приближении ложки, не замечая ее содержимого, потому что все внимание без остатка приковано к разноцветным кругляшкам. С пуговицами в руках Васька, не моргнув, переносила горчичники, банки, горькую микстуру и прочие неизбежные неприятности. Отдав в дочкино распоряжение коробку с пуговицами, можно было обеспечить себе совершенно свободный вечер, и мы с удовольствием пользовались такой возможностью, пожалуй, даже несколько ею злоупотребляли. Угроза отобрать пуговицы, вероятно, сделала бы Ваську самым послушным ребенком в мире, но до столь гнусного шантажа мы с Лялькой ни разу не докатились. Молодцы.

Позже Василиса, конечно, оценила и мультфильмы, и книги, и компьютерные игры — куда же без них.

Но время от времени доставала заветную коробку с пуговицами и зависала над ними на весь вечер. Уже школу заканчивала, а пристрастию своему не изменила. Если бы не уехала из дома сперва учиться, потом работать, до сих пор небось возилась бы с пуговицами — изредка, пару раз в год, но с полной самоотдачей, вот как сейчас, когда в ее руках оказалась новая, неисследованная коробка с сокровищами. Неудивительно, что Васька тут же забыла о моем существовании и вообще обо всем на свете. Уткнулась носом в свой обретенный рай, могла бы — целиком бы туда залезла, не сомневаюсь.

— Ну все. Это надолго, — вздохнул я.

— Ничего, — улыбнулся хозяин лавки. — Пусть. Это прекрасное занятие. Когда духи хотят изменить мир, они вселяются в ребенка, играющего с пуговицами, и действуют через него. Не будем им мешать.

Его слова почему-то меня встревожили. Но я, конечно, не подал виду. Только сказал:

— Боюсь, вы теперь не скоро уйдете домой.

— Ничего, идти недалеко. Я прямо здесь живу, над лавкой. Очень удобно. И самый лучший вид из окон в Чехии. Даже сейчас, в ноябре. Хотите посмотреть? И сфотографировать. Не зря же вы такую большущую камеру на себе в гору тащили.

— А можно? — удивился я.

— Конечно.

— Ты с нами не пойдешь? — для порядка спросил я Ваську.

Но она только промычала что-то маловразумительное, не отрываясь от пуговиц. Дескать, идите куда хотите, видите же — я ОЧЕНЬ ЗАНЯТА.

Мы поднялись наверх по крутой спиральной лестнице. Деревянные ступени скрипели так громко, словно к ним прилагалось какое-то специальное усилительное устройство. В конце пути нас ждала большая чистая комната с грубо побеленными стенами и полом, выстеленным очень светлыми, судя по запаху свежеструганными, досками. В одном углу пылала старинная печь, а в другом была оборудована вполне современная кухня. Но самым большим преимуществом этого жилья были окна — целых четыре, на все стороны света.

— Хорошо жить в башне! — уважительно сказал я.

— Да, неплохо, — кивнул хозяин. — Об одном жалею: я уже привык к этим окнам и даже к видам из них. Известное дело, привычка — первый враг радости. Но ничего не поделаешь. Я слишком долго тут живу.

— Невероятно красивые здесь места, — вздохнул я, доставая из чехла камеру.

— Ничего удивительного. Крживоклат испокон века был королевским охотничьим замком. А чешские короли умели выбирать для себя охотничьи угодья. Губа не дура, чего уж там.

— А я читал, что здесь была тюрьма.

— Это уже потом, при Габсбургах, — отмахнулся хозяин.

У него было такое сердитое лицо, будто династия Габсбургов чем-то насолила ему лично.

Какое-то время я щелкал фотоаппаратом, суетливо перемещаясь от одного окна к другому. И ведь ясно же, что сотня почти одинаковых снимков мне совершенно ни к чему, но остановиться было совершенно невозможно. Хорошо хоть карта памяти у меня не очень вместительная, а запасную я вполне сознательно оставил у Васьки дома. Должны же быть какие-то тормоза.

— Я сварил кофе, — сообщил хозяин. — Можно опробовать вашу новую кружку. Я ее принесу. Если, конечно, хотите.

Надо же, кофе сварил. Вот это, я понимаю, сервис. На радостях я даже немного растерялся, промычал что-то невразумительное, потом спохватился и добавил вполне внятное «спасибо».

Мой благодетель метнулся вниз, перепрыгивая через ступеньки, и почти сразу вернулся с кружкой. Налил в нее ароматный кофе из ужасающего вида алюминиевой кастрюльки. Мой внутренний эстет при виде этой гнусной посудины заскрежетал зубами. Но внутренний гурман попробовал кофе и остался доволен. Очень крепкий и очень сладкий, пожалуй, даже слишком. В точности как я люблю.

— Вы, конечно, думаете, я просто так, от нечего делать ерунду болтаю, чтобы в языке попрактиковаться, не зря же учил, — насмешливо сказал хозяин. — Но сами увидите, сердцебиения не будет и давление не поднимется, даже если все выпьете и добавки попросите. Кружки у меня что надо. Головой отвечаю.

Я снова поймал себя на том, что очень хочу ему поверить. Так сильно хочу, что уже практически верю. И дело не в том, что мне так уж плохо от крепкого кофе. Вполне терпимо, особенно если сравнивать себя с другими страдальцами. Просто мне позарез нужно, чтобы иногда случалось нечто из ряда вон выходящее. Необыкновенное. Необъяснимое. Много не прошу, на великие чудеса губу не раскатываю, но вот, к примеру, волшебная кружка для кофе — именно то, что требуется, чтобы продержаться еще год-другой.