– Ты освободил себя, – рычит он. – Но есть ещё один.

Из мрачной тени выходит старик, одноглазый варяг – наполовину грек, наполовину норвежец. Он шаркает ногами, его руки скользкие от крови из раны на животе. Он оглядывается, его бледно-голубые глаза слезятся от ужаса, и бормочет что-то по-гречески.

– Убей его, мой драгоценный дурень, – шепчет призрак, его голос теперь шелковистый и мягкий, как у любовницы. – Давай, убей его, и покончим с этим.

– Нет! – Меч со звоном вылетает из руки мужчины, когда он бросается к старому варягу. – Убирайся, дьявол! И больше здесь не появляйся! Это дом Божий!

– Ах ты, молочный лицемер, – говорит призрак. – Да, это дом твоего глупого бога, когда тебе это удобно. Но что было раньше, когда ты убивал этих невинных? Тогда это был дом твоего так называемого бога, а? – тень насмехается. – Я окажу тебе услугу, крысёныш, хоть ты об этом и не просил.

Руки, похожие на дымчатые когти, протягиваются и хватают старика за горло. Оставшийся голос воет от ярости. Он чувствует, как дрожит земля, словно какой-то ётун в негодовании топает ногой. Он не может пошевелиться; он может только наблюдать, как тень душит старика… но старик ли это? Его образ колеблется; на долю секунды он видит древнее и высохшее существо, свисающее с когтей, одноглазое и бледное, плюющееся от ярости. Затем шейные кости твари со звоном трескаются, и внезапно тень держит в своих когтях мертвого старика.

– Ты держался своих призраков, – говорит тень, – а они – тебя. Но они не твои, червяк. Иди и сразись с моим несчастным сородичем, если так надо. Но знай, что с этого момента будет честный бой. Я оказал тебе услугу, хотя сомневаюсь, что ты проживешь достаточно долго, чтобы оценить её. Я видел полотно и нити Судьбы, мой драгоценный дурень. Смерть близко.

– Смерть придёт за всеми, – отвечает мужчина. Он бросается к своему мечу; схватив рукоять, он встаёт и поворачивается, готовый пронзить тень блестящей сталью. Но он один под выжженным куполом собора Святой Софии – в дымчатом воздухе не видно даже его призраков.

Он слышит резкий смех и затухающий голос:

– Не за всеми, дурень.

Крестоносцы оставили два мангонеля гореть, а у третьего Торвальд поставил кордон солдат. Он приказал потушить остальные пожары, пока лесорубы отслеживали отступление незваных гостей к берегу озера.

– Две лодки, – сказал он Никуласу. – Может, человек сорок и Волчица Севера.

– Как её зовут?

– Ульфрун Железная Рука, – ответил Торвальд. – Я уже натыкался на дело рук её. Король Норвегии назначил за её голову такую цену, что можно снарядить целую флотилию кораблей. Как он? – норвежец кивнул в ту сторону, где лежал Конрад.

– Теперь он крепко спит. – Священник вытер руки сухой тряпкой. – Он будет оплакивать Петра. Как и все мы. Эта кампания стоила нам много крови, особенно крови друзей.

– Но она того стоит, верно? Чтобы забрать кости мученика и снова вывести его благословенный Христом меч на свет Божий…

– Ты говоришь как священник, друг мой, – сказал Никулас. – Да, наша цель важнее любого человека. Или десяти. Мы не остановимся, пока не очистим наши святые земли от этой языческой грязи и не вернём наши реликвии на законные места. Твои люди на местах?

– Они готовы, – кивнул Торвальд.

– Тогда отдавай приказ и скажи, что Господь за ними наблюдает. Пусть язычники думают, что мы сдались и зализываем раны. На рассвете мы поднимем мост и придём к ним с битвой!

– Даны пойдут первыми, как мы и договорились, – сказал Торвальд, кивая Хорстену. – Но эта северная сучка моя!

– Согласен, – Никулас перекрестился. – На то воля Господа!

– На то воля Господа! – ответили крестоносцы.

Глубоко под землёй извивался и дёргался хвост Ёрмунганда, мирового змея. Вокруг озера Венерн задрожала земля… и замолкла.

Диса проснулась от дрожи земли. Она представила, как то существо из Вороньего камня нависает над ней с конечностями из крови и внутренностей и горящими огнём ненависти глазами. Девушка дёрнулась и потянулась за ножом.

Но ей показалось – это всего лишь тень от потрескивающего в очаге огня. Она шла от Вороньего гёта, который молча подкидывал туда дрова. Диса знала, что сейчас стоял холодный сумрак перед восходом солнца; она села, потёрла глаза, прогоняя сон, и оглядела мрачный Гаутхейм. Женщины и дети спали или пытались спать; мужчины с окровавленными повязками кашляли и стонали. Она услышала тихие всхлипы, исходящее от маленькой фигурки рядом с ней. Она узнала Брингерд, младшую из Дочерей Ворона. Девушка лежала, завернувшись в мех, её лицо было бледным и покрытым потом. Диса поняла, что девочке снится кошмар.

Вдруг та резко выпрямилась, широко раскрыв остекленевшие от ужаса глаза. Крик уже готов был сорваться с губ Брингерд, но Диса успела предупредить его.

– Всё хорошо, – прошептала Диса.

Брингерд ловила воздух ртом и сглотнула. Она посмотрела на Дису. Эта маленькая девочка увидела столько смертей. Её отец умер при возвращении к воротам; а её мать – за день до этого, пронзённая осколком дерева, как копьём. У Брингерд никого не осталось, никто её больше не защитит. Кроме Дисы.

– Всё хорошо, – повторила девушка, поглаживая густые, влажные от пота волосы девочки.

– Я… я не смогла убежать, – прошептала Брингерд. – Не смогла с-сбежать от этого. Та штука в воде… она всё отрывала от меня куски и ела их. Она хотела к-крови, – девочка подняла глаза и встретилась с обеспокоенным взглядом Дисы. – Мы тут умрём, так ведь?

– Не сегодня, – ответила Диса. – Ложись спать.

– Я вижу лишь огонь и смерть, – пробормотала девочка с тяжёлым взглядом. Диса поняла, что та говорит о своём сне. – Огонь и смерть.

Голос Брингерд затих. Вскоре она уснула – крепче, чем прежде.

– Ты здесь не умрёшь, – сказала Диса. Встав, она отправилась на поиски Гримнира. Он обнаружился развалившимся на троне Гаутхейма, из его рта доносился тихий храп. Колдовство прошлой ночи утомило его. Заставило уснуть. А сон, насколько она понимала, был врагом его народа. Это сидело в их крови. Девушка не стала его будить.

Я сделаю всё сама.

Диса снова огляделась, выискивая знакомое лицо. Она наклонилась к мужчине у огня и задала вопрос. Он махнул в сторону выхода. Диса кивнула, встала, пересекла Гаутхейм и вышла.

Восход был совсем близко. За ночь с озера поднялся туман, придав руинам Храфнхауга нереальный вид – перламутровый и дымчатый. Она нашла человека, которого искала, под карнизом Гаутхейма. Старый Хюгге сидел один, накинув на худые плечи плащ сына. Он был похож на статую человека, вырезанную из священного ясеня: длиннобородый, узловатый; на его морщинистой коричневой коже было столько же шрамов, сколько татуировок. Единственным признаком жизни был столб дыма, поднимающийся из мундштука трубки. Диса почувствовала знакомый аромат трав – этот запах напоминал ей о доме. Её отец научился курить у старого Хюгге.