Беркано схватила Дису за руку.

– Твоя бабушка. Тебе лучше подойти. Скорее!

Диса Дагрунсдоттир зарычала. Она повернулась к Херроду, и тот кивнул.

– Иди, я тут справлюсь, – сказал он. Выругавшись, Диса позволила Беркано её увести.

Они шли к третьему уровню, к Гаутхейму. Тяжелые бои у главных ворот принесли сотни жертв, а неоднократные попытки крестоносцев прорваться сквозь стены привели к тому, что многие из погибших были Вороньими сёстрами Дисы. Она увидела Тайру, старшую дочь старого Хюгге, убитую стрелой в грудь; Ката, с ещё свежей татуировкой Ворона, лежала рядом с Исгерд и Пертро. Все трое погибли от ударов копьями.

– Она мертва? – спросила Диса. Беркано повернулась к девушке с жалостью в тёмных глазах.

– Ещё нет.

Беркано повела её внутрь, где Сигрун лежала среди тех раненых, которые всё ещё цеплялись за жизнь. Диса сдержала проклятие. Окоченевшее от агонии тело Сигрун было покрыто отвратительным лоскутным одеялом ожогов. Обе ноги были вывернуты и сломаны, вероятно как и бёдра. Её правая рука, ведущая, представляла собой массу пропитанных кровью бинтов, а правая сторона лица выглядела так, словно с неё пытались срезать скальп. Диса видела кости её черепа, проглядывающие сквозь разорванную плоть.

– Что случилось?

– Эта машина ётунов, – ответила Беркано, и Диса поняла, что она говорила о мангонеле крестоносцев. – Она отшвырнула горящее полено, и Сигрун задело и сбило со стены. Она звала тебя.

Диса опустилась на колени.

– Сигрун? – прошептала она. – Б-бабушка?

Глаза Сигрун открылись. У неё было тяжёлое дыхание, со свистом вылетающее сквозь сжатые зубы. Она с трудом посмотрела в лицо Дисе. Левая рука Сигрун тянулась к девушке.

– Д-Диса?

– Я здесь.

– Прости… меня, – прошептала Сигрун.

Диса взяла её за руку.

– Всё в прошлом. Ауда говорила мне, что мир – это наковальня, а я – девственная сталь. «Твоя бабушка, – говорила она, – твоя бабушка – молот, посланный богами, чтобы придать тебе форму» И она была права. Меч куют сильной рукой.

Но Сигрун заметалась; она схватила воротник кольчуги Дисы и потащила на себя.

– Нет! П-прости… меня! Я… я тебе с-соврала!

– О чём? – нахмурилась Диса.

– Д-Дагрун. Она… она у-умерла не… у Скагеррака.

– Что? – Диса замерла. Она взяла руку Сигрун и сжала почти до хруста костей. – В каком смысле? А где она умерла?

– Здесь, – ответила Сигрун и закрыла глаза. – У… у л-лодок.

– Как?

Сигрун ответила тихим, скорбным голосом:

– От моей руки.

Три этих слова пронзили сердце Дисы так резко, будто её бабушка всадила копьё.

– Ты? – Не подумав, Диса усилила хватку. Она сломала кости левой руки Сигрун, но старуха уже ничего не чувствовала. – Ты убила мою мать? Свою дочь? Почему?

– Ч-чтобы защитить его.

По венам Дисы потекла злоба. Её пальцы сжали волосы старухи, и она потянула её голову с пола.

– Что значит «защитить его»? Зачем… зачем его нужно было защищать? От кого? От моей мамы?

– Она у-узнала о нём, – ответила Сигрун. Слабым и прерывающимся голосом она рассказала историю о том, как Колгрима предала древний договор с Гримниром и как Дагрун, стремясь прославиться, решила убить монстра, который охотился на Храфнхауг на протяжении многих поколений.

– Г-глупая девчонка! Она слушала… слишком много с-скальдов. Хотела у-убить монстра… последнего… п-последнего монстра.

– И вместо этого ты убила её. – В голосе Дисы появились опасные нотки. – Убила и придумала сказку, чтобы скрыть свое преступление. И теперь ты хочешь моего прощения?

Сигрун заморгала.

– Я… я з-защищала…

– Закрой свою пасть, – рявкнула Диса. Внезапно в её руке появился нож, выхваченный из-за пояса. Она использовала его у ворот; сбоку запеклась кровь, а лезвие было зазубренным и неровным.

– Где она? Где ты её похоронила, старая навозная карга?

Слезы текли по обожженным щекам Сигрун.

– Болото, – сказала она. – Его болото. Колгрима помогла мне…

Диса закричала; это был дикий звук, крик нечленораздельной ярости и безграничного горя. Она не стала раздумывать. Не пыталась быть логичной. Оскалив зубы в неприкрытой гримасе ненависти, она вонзила нож в цель. Он скользнул вверх по грудине Сигрун, добираясь до бьющегося сердца.

– Вот тебе мое прощение, нидинг! – прорычала девушка.

Ярость придала Дисе новую силу. Не обращая внимания на мольбы Беркано о помощи, Диса поднялась с трупа. Она оставила нож в сердце Сигрун и ушла из Гаутхейма. Никто не осмелился встать у неё на пути или утешить, настолько свирепым был убийственный взгляд её тёмных глаз.

Снаружи близился закат. Вокруг Храфнхауга горели костры, пока она спускалась на разрушенный первый уровень. Она перешагивала через мёртвых мужчин и женщин, обходила груды обломков, которые когда-то были домами ее соседей.

Девушка увидела Гримнира, сидящего на корточках с подветренной стороны главных ворот. Как и задние, они подверглись сильным ударам. Тараны искорежили и сломали доски, но железная конструкция выдержала. Всё было тихо, но она слышала, как трижды проклятые крестоносцы готовятся к новой атаке.

И ей было плевать. Она не думала о том, что мир подошёл к концу, что её друзья и любимые умирали в хаосе крови и ужаса. Ей было всё равно, если прозвучит Гьяллархорн и огни Рагнарёка спустятся, чтобы поглотить землю. Важны были лишь ответы.

Гримнир увидел, как она приближалась. Его ноздри раздулись, а рука с чёрными ногтями сильнее сжала рукоять ножа.

– Птичка, – сказал он, сплёвывая на землю сгусток закопчённой мокроты.

– Ты знал? – закричала она. Все вокруг остановились. Ульфрун отвлеклась от перевязки руки Бродира; огромный берсерк мягко её отстранил. – Ты знал? Ты знал, что она сделала? Ты знал, что случилось с Дагрун?

Гримнир никак не отреагировал на такую ярость. Он цокнул языком и ответил:

– Этой карге надо научиться держать сраный язык за зубами.

– Так ты знал? Лживый ублюдок!

Гримнир вскочил на ноги.

– Думаешь, это я виноват? Фо! Иди разбирайся с Сигрун, мерзавка!

– Уже, – рявкнула Диса, наклоняясь вперёд. – И я вырезала её чёрное сердце своим ножом!

Гримнир покачнулся на пятках, на его окровавленном лице появилась сардоническая полуулыбка.

– Вот как! И что, хочешь и со мной такое проделать? Я тебе не старуха на смертном одре, птичка.

Кулаки Дисы сжались, но она не сделала ни малейшего движения, чтобы вытащить свой нож. Её ярость, казалось, утихла, сменившись осознанием предательства. В уголках её тёмных глаз появились слёзы.