стояли железнодорожник со Всполья и работница с ткацкой фабрики. Послушали его, послушали — да за локотки и сюда... Короткая у вас память, Матвей Сергеевич. Сами же участвовали в мятеже, ваши друзья офицеры жгли, разрушали город, а теперь большевики виноваты? Вы говорили это искренне или решили таким способом выйти из операции и больше не сотрудничать с нами?

— Увидел голодного беспризорника — и сорвался, — вяло произнес Перов. — Не было бы революции, и беспризорных бы столько не появилось. Об этом я и сказал там, в очереди.

— Беспризорников пожалели?! — вскинулся Лагутин... — Вы спросите их, господин офицер, чьи они дети, — солдат, которых на мировую бойню посылали, рабочих, которых рабским трудом изводили. А мы, большевики, свой долг перед ними выполним: оденем, накормим, грамоте обучим.

Лагутин замолчал и, скрутив цигарку, жадно затянулся.

— Делайте со мной что хотите, — равнодушно сказал Перов.

— Сотрудничать с нами мы вас не принуждали, — жестко напомнил председатель губчека.

— Считайте — не справился. Можете вернуть снова в камеру.

— Не будем мы вас сажать, Перов. Нет на этот раз за вами преступления, за которое арестовывают, вы свободны.

— Куда же мне теперь?

— Возвращайтесь на службу.

— Вы сообщите туда? — поднял голову поручик.

— Обязательно, — ткнул Лагутин в блюдце недокуренную цигарку.

После ухода поручика он тут же позвонил в штаб военного округа, спросил Ляхова, как работает военспец Перов. Начальник контрольного отдела отозвался о нем как об энергичном, знающем работнике. Председатель губчека рассказал о случае на Власьевской.

Ляхов, видимо, растерялся от неожиданности:

— Что вы нам посоветуете, Михаил Иванович? Может, уволить его?

— Решайте сами. Я бы за такого работника не держался, ненадежный.

— Да, задали вы нам задачку, — протянул начальник контрольного отдела. — Мы посоветуемся.

Лагутин ничего больше не сказал ему, попрощавшись, положил трубку на рычажки.

— Выгонят поручика в шею после такого совета, — недовольно произнес Лобов. — Что тогда будет?

— Тогда вся надежда на Вагина.

— Он для Бусыгина человек новый, еще не достаточно проверенный. А поручика привлек к подпольной работе сам Перхуров. Только через Перова мы смогли бы узнать, кто руководитель местного подполья, «пользующийся полным доверием большевиков».

— Ну, может быть, еще не все потеряно, — неопределенно сказал Лагутин, открыл форточку. В накуренную комнату плеснуло свежим холодным воздухом.

Лобов почувствовал: что-то председатель губчека не договаривает. Рассказал о задании, которое получил Вагин от хозяина квартиры.

— Да, на диверсию тут не похоже, — согласился с ним Лагутин, потер виски. — Вероятно, там спрятаны какие-то документы, сегодня же с Вагиным обследуйте этот подвал.

— Мы понаблюдали за Ливановым, начальником артиллерийского управления, в котором работает Перов.

— Так-так. Что выяснили?

— Ни с кем подозрительным не встречается, работает хорошо, факт ареста его Перхуровым подтвердился. Может, все-таки подключить Ляхова? — спросил начальник иногороднего отдела.

Но Лагутин и на этот раз не согласился с ним...

На улице мела поземка, по укатанной обледенелой мостовой сколь­зили редкие повозки, проехал грузовик с обугленными бревнами в кузове.

Под Знаменскими воротами стук сапог по утоптанной и мерзлой земле раздавался гулко и резко, на выщербленных кирпичах седела изморозь.

Возле Мытного двора баба в полушалке крест-накрест и фуфайке, подпоясанной для тепла ремнем, притопывала залатанными валенками возле ведра под деревянной крышкой, из которого вырывался густой пар.

Уловив запах съедобного, Тихон сглотнул слюну. Лобов заметил это, полез в карман, на рубль купил две картофельные лепешки, одну протянул Тихону. Съели их на ходу, вышли на набережную.

С Волги несло пронизывающим холодом, ветер швырял в освещенные окна губернаторского особняка снежную крупу, в деревянной будке возле дверей укрывался от ветра красноармеец в суконном шлеме с опущенными наушниками. Молча посмотрел на чекистов сквозь заиндевевшие ресницы.

В дежурной комнате разделись, придвинули стулья к буржуйке посреди комнаты, протянули к открытой дверце красные от мороза руки.

Согревшись, засветили «летучую мышь», по каменной лестнице спустились к подвалу. Сдвинув проржавевший засов, открыли и наглухо закрыли за собой обитую медью дверь. Над головами повисла стылая тяжесть кирпичных сводов; все звуки: шаги, перестрелка «ундервудов», голоса — исчезли.

Угол подвала был завален сломанными стульями, креслами, цветочными ящиками, досками. Раскидав их, чекисты увидели массивный бюст самодержца, приставленный лицом к стене.

Вдвоем сдвинули его с места, развернули. Позеленевший от сырости бронзовый царь глядел на них тупо и равнодушно. При свете «летучей мыши» тщательно осмотрели пол. Кирпичная кладка, где стоял бюст, была разбита, но кирпичи опять аккуратно приставлены один к одному.

Вынули их, руками разгребли смерзшийся песок. Под ним показалась крышка металлического ящика. Тихон двумя руками с трудом открыл ее.

Сверху содержимое ящика прикрывала толстая черная бумага, под ней лежали деловые папки с пронумерованными корешками. Лобов наугад вынул одну из них.

На серой обложке рядом с двуглавым орлом был четко пропечатан гриф Особого отдела Ярославского жандармского управления. В папке — плотные листы кантона, в верхнем правом углу фотография, слева от нее имя, отчество, фамилия, год рождения и адрес. Ниже каллиграфическим почерком, с завитушками, характеристика секретного агента жандармского управления, где, когда и при каких обстоятельствах он был завербован.

Мелькали клички Черный, Сенатор, Высокий, Волонтер, Ключ, Банковый, Кривой. Агентов было много, а фантазии у жандармов не хватало, и рядом с Кривым в картотеке значился агент Прямой.

Тихон невольно улыбнулся, когда прочитал характеристику этого «прямого» — трудно было представить более кривую и изломанную судьбу:

«Машук Михаил Васильевич. Состоял на службе при Одесской сыскной полиции, был командирован в Херсон для обнаружения грабителей, но сам организовал шайку. После отбытия наказания послан в распоряжение Ярославского жандармского управления. Никакого доверия не заслуживает, может быть использован только в крайних случаях».

Среди агентов учителя, чиновники, бывшие офицеры, выгнанные из армии за неблаговидные поступки и пригретые жандармским управлением. Большинство получало двадцать пять — тридцать рублей в месяц, но встречались и «заслуженные» агенты, Тихон прочитал характеристику одного из таких:

«Титов Григорий Степанович, кличка Шар. Обслуживал в Твери социал-революционную и социал-демократическую партии. Выдал собрание эсеров и вместе с другими был арестован, сидел в тверской тюрьме. После освобождения послан в Санкт-Петербург, сошелся с видными боевиками, раскрыл группу максималистов. Получал в месяц пятьдесят, сто, триста рублей, за усердную службу награждался от Департамента полиции рядом пособий. Направлен в Ярославль, так как в столице заподозрен товарищами».

Тихон подумал, что если такие, как Шар, с их богатым опытом, начнут работать на Бусыгина, то контрреволюция еще долго будет смердить в городе.

Уже хотел было захлопнуть папку, как вдруг увидел знакомое лицо — с фотографии на него смотрел молодой, улыбающийся Игорь Павлович Флексер:

«Кличка Странник. Арестован в Киеве, как социал-революционер. Дал согласие сотрудничать с Киевским жандармским управлением. Оказал ряд весьма ценных услуг по пресечению различных преступных организаций. В дальнейшем стал тайно посылать ответственным лицам вымогательные письма якобы по поручению анархической организации. Несмотря на принятые в виду заслуги, меры спасти его от судебной ответственности оказались недостаточными, был арестован и Киевским окружным судом осужден за преступление, предусмотренное первой частью K36G статьи Уложения о Наказаниях. Впоследствии всемилостивейше освобожден из заключения и переведен на жительство в Яро­славль. Здесь весьма успешно начал работу в социал-демократической партии, получая в месяц по двести, триста рублей».

Начальник иногороднего отдела, прочитав жандармскую характеристику Флексера,