«пятнадцати двадцаток», не желает этого замечать! Мало того, он начинает выискивать причины любви к нему своей жены!

– Гастон, разве я сказал, что не желаю этого замечать? Напротив, меня это весьма удивляет.

– Довольно удивляться, Карл! Честное слово, мне прямо неудобно тебе об этом говорить.

– О чем?

– Да ведь двор вот уже с месяц смотрит на тебя, взметнув брови; глядишь, вслед за ними и глаза на лоб полезут.

Карл засмеялся.

– Гастон, ты неисправим. Когда я научу тебя быть кратким? Целых полчаса мы ведем разговор, а я так и не пойму, чего ты от меня хочешь.

– Да чтобы ты влюбился в собственную жену, черт тебя подери! Слезы наворачиваются на глаза, когда видишь, какие усилия прикладывает твоя супруга, чтобы добиться этого. А путь ей проложила моя сестра.

– Понимаю, она хочет помириться с Жанной.

– Эти полчаса ушли на то, чтобы ты понял это.

– Почему же она сама не сказала мне обо всем? Зачем понадобилось действовать через Марию?

– Ты забываешь, какие у них с твоей женой отношения. Сам посуди, могла ли она прийти к сопернице и заявить, что желает сделать ее красавицей?

Карл покачал головой, выражая то ли согласие, то ли недоумение.

– Одного я не пойму: откуда у Анны такие познания во врачевании? Не занимается ли она алхимией? Что-то часто я вижу их вдвоем с Ла Гранжем; как по-иному объяснить ее столь необычайные способности?

– Когда-нибудь ты узнаешь, Карл.

– А пока это тайна? С каких это пор ты вздумал хранить от меня секреты, Гастон?

– Одно скажу: не потрудись графиня де Монгарден – до старости терпеть бы Жанне де Бурбон «дьявольское клеймо».

– Но это значит… Черт побери, выходит, наш сын тоже…

– Ему не помогли бы никакие мощи, а монахи сказали бы, что на все воля Господа. Вот почему тебе следует поблагодарить мою сестру, Карл.

Один из игроков в это время упустил мяч, и он покатился в сторону скамьи. Регент рассеянно поймал его и бросил обратно.

– Вот оно, значит, что… Воистину, произошла непонятная история. Но если так, то как же я смогу выразить благодарность твоей сестре? Слова дешевы – пустой звук, только и всего.

– Тогда одари ее титулом герцогини, ты ведь король! Или найди ей хорошего мужа: она хочет еще иметь детей. А пока сделай то, что и надлежит сделать тебе не как правителю государства, а как любящему супругу и тому, чьего ребенка вырвали из лап смерти: расскажи обо всем Жанне. Только помни, тебе предстоит тонкая работа: женщина – что бочка с порохом, от неосторожного с ней обращения может взорваться; велик риск пострадать, коли не успеешь унести ноги.

Карл поднялся и, вздохнув и направившись к площадке, изрек:

– Нелегко это, согласись: из врага в одночасье обратиться в друга.

– И не забудь объясниться в любви, черт возьми! Ты облегчишь себе работу ровно вполовину: из мягкого воска легче лепить фигурку.

Карл вернулся, положил руку приятелю на плечо, улыбнулся:

– Мне это будет сделать тем легче, друг мой, что я и сам как будто влюблен…

– Вот и славно! Придворным давно пора поднять уголки губ.

После игры в сопровождении Гастона регент пошел к жене.

– Я буду поблизости, Карл, – шепнул на ухо верный друг. – Если тебя начнут избивать, беги ко мне, так и быть, я приму удары на себя.

Жанна была удивлена: супруг никогда не приходил днем в ее апартаменты. Что же случилось? Тяжелее известия, что пришло из Лондона, ничего быть не могло; их сын чувствовал себя прекрасно и играл на лугу со сверстниками, неподалеку от дворца. Уж не война ли? Но муж не морщил лоб, не опускал взгляд, а на губах играла приветливая, чуть смущенная улыбка. Значит, дело не в этом. В чем же? Она махнула рукой фрейлинам; одна за другой те заторопились к дверям.

Карл, подойдя, долго и не мигая смотрел на жену, словно не веря своим глазам. И в самом деле… Он вдруг увидел довольно миловидную женщину, которая, лучезарно улыбаясь, глядела на него. До сих пор он отчего-то не замечал, как она хороша; причиной тому были пресловутые «дьявольские отметины». Теперь они исчезли; в свете солнечного луча лицо Жанны сияло белизной, щеки алели, в ушах ярко горели жемчужины с изумрудами, выше лба искрилась всеми цветами радуги диадема из самоцветов, а глаза излучали тепло и радость, к которой примешивалось любопытство.

Время шло, а Карл все не раскрывал рта, с трудом веря в очевидное. Как! Вот эта женщина, сидящая в кресле с высокой спинкой, эта красавица, точно сошедшая с полотна Апеллеса или ожившая под резцом Мирона, – и есть его жена?.. Черт возьми, где были все это время его глаза? Как он мог этого не видеть? Непростительная слепота! Проглядеть бриллиант среди десятков других, менее драгоценных камней! Словно пеленой застлало взор. Гастон не ошибся: перед ним сидела сама Афродита во плоти! Одно омрачало картину: маленькая поперечная складка на лбу. Но это от скверных дум: Жанну терзала мысль об измене мужа с бывшей фавориткой. Так подумал Карл и решил, что положит этому конец, помирив соперниц, а заодно выскажет то, что давно уже следовало бы…

– Мадам, я вас не узнаю, – произнес он и, склонившись, поцеловал руку жене.

– С каких это пор мы перешли на «вы»? – все так же пытливо глядела она на него. – Остается лишь догадываться, чем это вызвано.

– И чем же, по-вашему?

– Свое блюдо всегда кажется менее вкусным, нежели у соседа, однако стоит приправить его специями, как получается все наоборот.

– Хорошо, что нашелся искусный повар и устранил недостаток.

– О да, Карл, я очень благодарна вашей сестре. Если бы ей не случилось однажды оказаться на рынке и встретить там монаха… Я уже посылала за ним, но Мария наотрез отказывается идти, уверяя, что не сможет его узнать: на нем был капюшон.

– Мадам, даже не будь на нем капюшона, и даже будь он безносый или слепой, Мария все равно не смогла бы его разыскать.

– Не смогла бы? – Лицо Жанны выражало искреннее недоумение. – Но отчего же?

– Оттого что никакого монаха она не встречала. Она вообще понятия не имеет, где этот рынок.

– Как… – растерянно пробормотала супруга. – Она, значит, там не была?.. Но кто же тогда видел этого монаха?

– Никто.

Жанна захлопала глазами.

– Что с вами, Карл, вам нездоровится? Быть может, позвать врача?

– Я совершенно здоров, мадам.

– Тогда объясните мне, в чем дело, ведь вы своими ушами слышали рассказ Марии. Что же, по-вашему, она сказала неправду?