Он вышагивал по гостиной и говорил, говорил, брызжа слюной. Я сидел там в своем новехоньком бежевом мундире с единственной бронзовой шпалой второго лейтенанта на воротнике.

– Ты выглядишь так же глупо, как другой знакомый мне человек, пошедший в армию. Он был почти вне себя от счастья, когда прибежал обратно в хижину. Размахивал письмом в воздухе, будто его написал сам король. Зачитал его нам, но тогда я не все понял. «Мы перебираемся в Америку – в место под названием Вирджиния…» Война между штатами вспыхнула года за два до того. Не помню в точности, когда именно, но к тому времени она стала довольно кровавой. Обеим сторонам не хватало людей – свеженького пушечного мяса. Но если ты был достаточно богат, идти тебе было не обязательно. Ты мог послать замену. Какой-то богатый южный плантатор нанял твоего деда вместо себя. Заместителем. Подумать только, нанять другого человека, чтобы тот погиб на войне вместо тебя – всего лишь потому, что у тебя есть деньги… Когда возобновят воинскую повинность на этот раз, я уж прослежу в Сенате, чтобы никто не мог отправить вместо себя заместителя.

– Призыв не потребуется. Тысячи отважных людей идут добровольцами…

Рассмеявшись, отец налил себе еще порцию.

– Тысячи отважных людей. Вагон и маленькая тележка дураков – вступающих в армию, потому что думают, что их ждет слава, а может, известность и приключения. Им неведома цена войны. Цена, которую приходится платить… – Тряхнув головой, он сделал еще изрядный глоток, почти опустошив бокал. – Весть скоро разлетится, и придется объявить призыв, в точности как штатам во время Гражданской войны. Они сделали это не сразу, через годы после начала бойни, когда люди уже были сыты ею по горло, тогда-то и ввели воинскую повинность, и богачи стали подписывать бедняков вроде моего отца. Но почта до канадской границы идет долго, особенно если ты дровосек, живущий далеко от города. Пока мы добрались до Вирджинии, этот плантатор уже нанял другого заместителя; он сказал, что от твоего деда не было вестей, а он боялся, что придется явиться лично, не приведи Господи. Но мы были в Вирджинии, а мой отец чертовски твердо вознамерился воевать за состояние – до тысячи долларов, вот сколько платили заместителям, а это было состояние, если ты сможешь его забрать. Ну, а он не смог. Он нашел другого плантатора с тем же прицелом, и надел этот разнесчастный серый мундир, и погиб в нем. Когда Юг проиграл, общество рухнуло, и огромный участок земли, обещанный твоему деду в качестве платы, купил какой-то северный коммивояжер на крыльце окружного суда по центу за доллар. – Он наконец сел. Бокал его был пуст.

– Но это наименьший из ужасов Перестройки. Я видел, как мой единственный брат умирает от тифа, пока оккупанты из Союза выедают нас из дому – если можно назвать домом полуразвалившуюся хибару на плантации. Новый владелец вышвырнул нас, но моя мать пошла на сделку – будет работать в полях, если нам позволят остаться. И работала. Заездила себя на этих полях до смерти. Мне было двенадцать, когда я ушел с плантации и навострил лыжи в Западную Вирджинию. Получить работу в шахтах было нелегко, но им нужны были мальчики – чем меньше, тем лучше, чтобы проползать в узких местах. Такова цена войны. Теперь ты знаешь. Ну, хотя бы у тебя нет семьи. Но жди только этого – смерти и страданий. Если ты когда-нибудь задумывался, почему я так строг с тобой, так скареден, так требователен, – то как раз поэтому. Жизнь трудна для каждого, но становится сущим адом на земле, если ты глуп или слаб. Ты не глуп и не слаб, об этом я позаботился, и вот как ты мне отплатил.

– Это другая война…

– Война всегда одна и та же. Меняются только имена погибших. Речь всегда идет об одном: какая группа богачей поделит трофеи. Ее нарекли «Великой войной» – ушлая реклама. Это Европейская гражданская война; вопрос лишь в том, какие короли и королевы поделят континент, когда она закончится. Америке там нечего делать, вот почему я голосовал против этого. Европейцам хватило здравого смысла держаться в стороне от нашей гражданской войны, так что, думается, мы могли бы поступить точно так же. Вся эта затея – практически семейная распря между королевскими династиями, они все двоюродные братья и сестры.

– Они и наши двоюродные братья. Наша отчизна приперта к стене. Если нам будет грозить уничтожение, они придут к нам на помощь.

– Мы не задолжали им ровным счетом ничего. Америка наша. Мы заплатили за эту землю собственной кровью, потом и слезами – единственной валютой, имеющей значение.

– Они отчаянно нуждаются в горных инженерах. Тоннельная война может окончить боевые действия досрочно. Ты хочешь удержать меня дома? Я могу спасти множество жизней.

– Ты не можешь спасти ни одной жизни, – он поглядел на меня с отвращением. – Ты не понял ни слова из того, что я тебе сказал, да? Убирайся отсюда. И даже если вернешься с войны, сюда не возвращайся. Но за все, что я тебе дал, сделай мне одно одолжение. Когда поймешь, что воюешь за кого-то другого, просто уйди прочь. И не заводи семью, пока не снимешь этот мундир. Не будь так же жесток и жаден, как твой дед. Мы прошли через разоренный Север, чтобы добраться до той плантации в Вирджинии. Он знал, во что ввязывается, и рвался вперед. Когда ты увидишь войну, тогда узнаешь. Делай более грамотный выбор, чем сегодня.

Он вышел из комнаты, и больше я его не видел…

Я настолько ушел в воспоминания, что едва замечаю толпы людей, тянущихся мимо нас и касающихся живота Хелены. Мы сидим там, как королевская чета на некоем официальном приеме. Присутствуют десятки ученых – несомненно, приехавших в город, чтобы изучить комнату, которую мы недавно открыли. Меня знакомят с главами заморских подразделений «Иммари». Эта организация огромна. К нам марширует Конрад Канн. Руки и ноги у него будто окостенели, спина прямая и негнущаяся, словно сквозь него пропущен некий невидимый щуп. Он представляет женщину, с которой пришел, – свою жену. Улыбка ее тепла, а интонации полны добра, что застает меня врасплох. Я чуточку смущен своим грубым обхождением. Из-за спины у нее выбегает маленький мальчик и запрыгивает Хелене на колени, врезавшись ей в живот. Схватив его за руку, я резко сдергиваю его на пол. Мое лицо искажено гневом, а у мальчика вид такой, будто он вот-вот расплачется. Конрад схлестывается со мной взглядом, но мать отрока обнимает его, выговаривая с легким упреком:

– Будь осторожен, Дитер. Хелена беременна.

Выпрямившись на стуле, моя жена протягивает руки к мальчику.

– Ничего страшного. Дай мне свою руку, Дитер. – Взяв мальчика за запястье, она притягивает его к себе, положив его ладонь себе на живот. – Чувствуешь?

Поглядев на Хелену, мальчик кивает. Хелена ему улыбается.

– Я помню, когда ты был в животе у своей мамы. Я помню день, когда ты родился.

Лорд Бартон ступает между Конрадом и мной.

– Пора. – Смотрит на женщину и ребенка, трогающего округлившийся живот Хелены. – Леди, просим у вас прощения.

Бартон ведет нас через зал в большую комнату для совещаний.

Там нас уже дожидаются другие апостолы апокалипсиса – Рутгер, Мэллори Крейг и плеяда других людей, по большей части ученых и исследователей. Нас наспех представляют друг другу. Эти люди не испытывают особого пиетета ко мне. Проходит очередной быстрый раунд поздравлений и гипербол, будто мы одолели чуму; затем они переходят к делу.