— А-а, значит, ты уже переселила меня в тюрьму?

Она с жалостью поглядела на меня.

— За пять или, может, десять лет я успею сделать карьеру. И тогда ты сможешь обратиться ко мне, и я помогу тебе. Я дам тебе возможность начать новую жизнь. Обещаю.

— Погоди, так ты и контору у меня отбираешь?

— Пока ты не обанкротился. Дэвид, как ты не понимаешь. Ты совершенно запустил себя, ты дошел до ручки. Я уже не знаю, какими словами тебе это объяснить…

— Ну, говори.

— Я посмотрела твои расходные книга. Ты по уши в долгах. И твою контору придется в буквальном смысле за уши вытаскивать из того болота, в которое, Дэвид, ты сам себя завел.

— Ты посмотрела их в моем сейфе…

Она пожала плечами:

— Ты оставил его открытым, как будто только того и хотел. Дэвид, ты лгал мне, ты обманывал меня. Ты тратил тысячи, когда я экономила каждое пенни. Какая же у нас могла получиться семья?

— Я… — Но слова застряли у меня в горле.

Да, в самом деле, она была права. С одной стороны, она, конечно, вела себя как крыса, бегущая с тонущего корабля. Но, если взглянуть на это с другой стороны, она была крысой на необитаемом острове, увидевшей дымок парохода на горизонте и подумавшей: «Вот оно, спасение!» Ведь получается, я мучил ее долгие годы, разве не так? Ведь и до появления пса между нами всегда стояла моя главная привязанность — игра.

— Ты любишь меня?

— Да, — сказала Линдси.

— До безумия?

— Настолько далеко я не зашла, — усмехнулась она. — Ты добрый. И я понимаю, что не каждый бы поступил со мной, как ты, и благодарна за это. Но приходят времена, когда, как бы ты ни любил кого-то, приходится уходить. Я не стану обманывать, Дэвид, что буду ждать тебя. Все опять встанет на свои места — Линдси против целого мира. И потому мне нужны все боеприпасы, которые я могу взять с собой. У тебя остались наличные?

— Сотни две, — ответил я. Вообще-то я собирался спустить их у Змееглаза.

— Ну, значит, все не так уж плохо.

Время снова раздулось как мыльный пузырь. Следующая вещь, которую я помню, — это как она села в свой «Дискавери» и уехала.

Приморский городок под струями дождя ужасен. Пустующие закусочные и киоски мороженщиков, брошенный пляж — все напоминает о былой радости, которой больше нет. Точнее, радость в этом мире осталась, но уже не для меня — для более счастливой души в какой-то более солнечный день.

Кто-то схватил меня за руку.

— Так вот ты где! — Это была Люси. — Пойдем потанцуем! Ты здесь замерзнешь.

И вдруг словно и не бывало тех долгих лет, то, что было позади, исчезло бесследно, то, что впереди, вставало зыбким туманом, напоминающим пар от дыхания на морозе. Лишь одно имело теперь значение в мире, одна-единственная вещь. Я вытащил таблетки из кармана и бросил их на дорогу.

— Пучок, — сказал я. — Я иду за тобой.

Люси, солидарная в этот вечер с остальным человечеством, все же выпила значительно меньше меня и поэтому могла подать трезвую идею.

— На автобусе будет слишком долго, — сказала она. — Лучше найдем такси.

Было полпятого, темно, и влажный ветер дул со стороны Ла-Манша. А где-то во Франции люди, покинув теплые масличные рощи Средиземноморья, рвались в тоннели и поезда, чтобы пробраться на эту территорию. Мир определенно сходил с ума.

Поскольку было Рождество, перед стоянкой такси красовалось предупреждение:

«Если вам станет плохо в машине, уборка салона обойдется вам в 80 фунтов».

— Кинологический центр Пэтчема! — крикнул я таксисту, стоявшему в очереди первым.

Он оторвал глаза от газеты:

— А вам не будет плохо в моей машине?

— Нет, — ответил я, я чувствовал себя прекрасно, почти протрезвел, хотя, конечно, не совсем.

Похоже, несмотря на праздники, бизнес у них шел туго. Таксист оглянулся на очередь и вздохнул. Пэтчем был в 20 фунтах езды, а ему явно нужны были деньги.

— Ладно, — сказал он. — Только держите вот эту газету у себя на коленях.

— Зачем?

— Так, на всякий случай.

Какой находчивый! Случись что, и он слупит с меня еще и за газету!

Я сделал как велено, и мы помчались по залитой янтарным светом улице к нашей мохнатой цели.

— Как у вас с Линдси, все хорошо?

— Лучше не бывает, — мрачно ответил я.

— Вы всегда так говорите, — заметила Люси.

— Бабушка с возу…

Конечно, все было совсем не так: это меня спихнули на обочину.

Снова зарядил мокрый снег, но на этот раз он сделал попытку произвести впечатление снега, а не дождя. Каждый год я говорил, что Рождество не похоже на Рождество, и вдруг оно стало на себя похоже. Волна Святок расцвеченными витринами гналась за нами, словно цунами от моря. Несмотря на убийственное настроение, я понемногу проникался праздником и становился счастливее.

Что может быть лучше, думал я: сижу в машине, рядом милая Люси, которая помогает спасать моего лучшего друга от лишнего дня страданий, холодного ужина и вынужденных бесед с питбулями.

Вообще-то, Пучок рассказывал, что питбули совсем даже неплохие собаки, их главная цель — соблюдение расовой гармонии. И бросаются они на хозяев только в исключительных случаях, когда их достанут.

Что может быть лучше? Будущее могло бы быть лучше, предполагаю, но сейчас я даже не думал о нем. Я был слит с мгновением, как холод с ветром. Одно от другого неотделимо.

Чавкая колесами в грязи, мы въехали во двор кинологического центра.

— Двадцать фунтов! — объявил водитель голосом человека, окончательно разочаровавшегося в своих собратьях.

Центр был еще открыт или вообще сегодня не закрывался по случаю рождественской вечеринки, которую сотрудники устроили на рабочем месте, — в ночи раздавались аккорды рождественской песни.

Сжимая ладошку Люси, я ворвался в холл.

— Я пришел за своей собакой! — заявил я во всеуслышание.

За столом одиноко сидели Джули и парень из числа вольнонаемных студентов. Остальные, видимо, разъехались по домам, не потрудившись расставить по местам сдвинутые столы и убрать посуду. Студент, в котором я тут же узнал неплохого паренька по имени Дэн, изучавшего английскую литературу в университете Суссекса, сидел рядом с Джули, исследуя ее обнаженную грудь.

Похоже, наше появление ничуть его не обескуражило, однако не было встречено аплодисментами.

— Ой! — вырвалось у меня. — Слушайте, я передумал, я пришел за Пучком.

Джули заправила грудь на место без тени смущения, словно профессиональная кормилица.