В моей жизни по-прежнему присутствует много людей. Кто-то появляется, кто-то исчезает, кого-то я сам забываю. Но я знаю свою особенность считывать человека и его судьбу. И я все время подсознательно думаю, как всех соединить, какой интересный может получиться микс. Редко ошибаюсь. Вот давай посмотрим только, кто мне сегодня за полдня позвонил (достает айфон и начинает нежно гладить по экрану одним пальцем). Вот моя фокус-группа. Могу перечислить: композитор Маноцков, режиссер Женя Марчелли, завпост ярославского театра, мой сын. Он звонил из Китая. Еще Вика Севрюкова, Нина Чусова, Алла Демидова, Митя Черняков, Аня Шалашова, Саша Балуев — друг жизни. Никто, как видишь, не потерян. Никто никуда не исчез. А если исчез, значит, так надо. На самом деле театр — это всегда пыльца на пальцах. В этой его мимолетности, быстротечности и есть главное очарование и смысл того, чем мы занимаемся. Часто слышу: «Ах, хорошо бы продлить!» А вот не надо ничего продлевать. Было — и прошло. И слава Богу! Ну что мы перед мирозданием? Проживем мы на сто лет больше или на сто лет меньше. Все канет и пройдет. Ну да, вот книга. Но и книги могут сгореть. А сколько прекрасных книг, которые никто не читает и даже не раскрывает. Стоят себе где-то, пылятся и желтеют. Репутации рушатся, имена забываются. Вот помнишь, в детстве моем и твоем бесконечно по телевизору показывали народную артистку СССР, старуху Малого театра Елену Николаевну Гоголеву. Она все время что-то говорила, звенела орденами. Но вот когда ты о ней последний раз вспоминал?

— Каждый раз, когда хожу на Ваганьковское кладбище к папе и бабушке, всегда прохожу мимо ее памятника на могиле. Она там молодая, шикарная, с мраморными плечами и локонами.

— Ну вот видишь, только на кладбище, когда мимо идешь в лейку воды налить. Но ведь не чаще же?

— Не чаще. Но, кроме Гоголевой, есть еще Элеонора Дузе, Айседора Дункан, Алиса Коонен, Мария Бабанова. Эти-то имена мы помним. Их легенды живы. Про них даже сериалы снимают.

— Перестань. Все придумано. Кстати, я ничего против не имею. Я-то как раз за легенду. Важно, чтобы ты или кто-то за тебя все талантливо сочинил. Ведь никто правды не хочет. Все хватаются за соломинку прекрасной лжи. А дальше радостно передают эту ложь из уст в уста, несут легенду в массы и так от нее сами торчат, что любо-дорого. Тут уже неважно, большой был артист или не большой. Важна магическая аура, его притягивающая сущность. Легенда!

Начинаем перебирать, кто в сотворении собственного мифа преуспел лучше всего. Вспоминаем и Макса Суханова, и Настю Вертинскую, и Игоря Миркурбанова. Сходимся оба, что равных нет Алле Сергеевне Демидовой. Поразительно, что она из того же круга светил, что Смоктуновский, Эфрос, Любимов, Высоцкий. Но при этом остается интересной и сегодня. Почему это происходит? У Паши тут своя теория, что это предначертано свыше и всегда на очень определенный срок.

— Ты знаешь, что Алла мне тут сказала?

— Что?

— «Я жила неправильно. Уходила всегда от скандалов». Только теперь она понимает, что жить надо по Дягилеву — между триумфом и скандалом. Ну я ее успокоил: «Не обольщайтесь, Алла Сергеевна, — сказал я ей. — Вы спровоцировали самый большой скандал в истории российского театра последних двух десятилетий и в нем участвуете на постоянной основе. Кто из Ростова призвал в Москву Кирилла Серебренникова? С кем он сделал свою первую работу на телевидении? С кем поставил свой замечательный спектакль „Ахматова. Поэма без героя“ в „Гоголь-центре?“» Алла ведь и свою первую «Золотую маску» за него получила.

Паша любит успех. И не скрывает этого. Он ревниво подсчитывает, кого сколько раз вызывали на поклоны, кого номинировали на ту же «Маску». С удовольствием цитирует наизусть восторженные строки из положительных рецензий. Отрицательные, впрочем, тоже помнит и при случае может вдарить обидчику так, что мало не покажется. Пашу боятся — его ярости, необузданного гнева, безумных глаз и зычного актерского крика. При мне он наливается яростью, как только слышит имя Андрия Жолдака. Они, кстати, чем-то похожи. Оба крупногабаритные, южные, громкие. Какие-то безумные. Поначалу они и рванули друг к другу, безошибочно распознав друг в друге братьев по горячей крови. И все лучшие проекты Жолдака в Москве — это, конечно, Паша. Его энергия, влюбленность, готовность тратить и тратиться, чтобы довести чужой замысел до победы. А замыслы были все сложносочиненные и дорогостоящие. С лучшими столичными актерами, на трудных, плохо приспособленных площадках. Но именно там, из болотной тины, из чеховской повседневности, подернутой ряской с квакающими лягушками и крикливой Аркадиной, вдруг рванула белым вихрем их «Чайка», а позднее среди руин и пыли разрушенного филиала МХАТа буйно и мощно проросла «Федра. Золотой колос» с грандиозной Машей Мироновой в роли античной героини. И даже невозмутимо ироничный Марк Захаров, удивленно подняв правую бровь, скажет: «А я и не знал, что у нас есть такая актриса». Впрочем, когда сама Миронова попытается привлечь Жолдака на постановку в родном театре, все двери и входы окажутся замурованными наглухо. Это ведь особое искусство — проникать в театральные хоромы, уговаривать, договариваться, подбирать нужные ключи и отмычки к наглухо запертым дверям. Этим талантом владеет только Паша Каплевич, но к этому времени они с Жолдаком успели рассориться вдрызг. Почему? Из-за чего? За давностью времени нет смысла выяснять. К тому же театр — это не то место, где стоит искать справедливости. Но я все же спрошу Пашу, не обидно ли ему, что лавры достаются другим.

— Да нет, не обидно. Я-то знаю, что внес в эти проекты. Знаю, сколько там в них от меня. И те, кто меня обидел или кинул, тоже это знают. Даже если и предпочли бы об этом забыть.

— А вообще откуда в тебе такая пробивная сила? И деловая предприимчивость. Ни у кого из нашего поколения ее нет, а у тебя есть?

— Мне всегда была интересна новая жизнь. Я же южный человек. Наверное, у меня это в крови и в подсознании. Туапсе — портовый город. Солнце, море, никаких шуб-пальто никто не заводил. Зачем? В одной рубашечке можно проходить весь год. Жили, как птички божьи. Сколько себя помню, все дорогу в ненасытном поиске: вначале — жвачки, потом — джинсов и западных дисков. Но преувеличивать мой талант бизнесмена тоже не надо. Мы тут с Кириллом говорили, что, наверное, это судьба. Все наши заходы на территорию больших денег завершились печально. Для большого успеха необходима какая-то другая степень концентрации и желания денег. А я легко к ним отношусь. Да заберите все, мне ничего не жалко. Неужели я за это барахло и бумажки буду держаться?

— А за что ты будешь держаться?

— Только за человека. За своего ребенка, за друзей. Больше ничего меня не держит.

— Тебя было много в театре девяностых. Постоянно шли премьеры одна за другой. Похоже, ты решил сбавить ритм…

— Просто я перешел на нормальный режим. У меня за спиной больше двухсот спектаклей. И здесь, и за границей. Но это была работа на износ. Теперь я делаю два-три спектакля в год. И мне вполне хватает. Недавно выпустил «Мадам Баттерфляй» в Новой опере с прекрасной Светой Касьян. Тебе обязательно ее надо послушать. Прямо новая Мария Каллас! За «Орфея» в Новосибирске нас выдвинули на «Золотую маску». Просто вокруг меня стало меньше шума. Театр теперь меньше занимает места в моей душе. Но я готовлю новый проект — опера-балет-драма «Кармен» с Ксенией Раппопорт, балериной Ольгой Смирновой и Александром Балуевым. На подходе — опера «Рабочий и колхозница», где я и продюсер, и автор либретто. И потом, не стоит забывать, что пришло новое поколение, с которым я никак не соотношусь. С Кириллом мы договорились, что работать вместе не будем. Человеческие отношения дороже. Богомолов мне не интересен. К тому же у него есть свой постоянный художник. Бутусов работает с Шишкиным. Художник-сценограф не может существовать без своего режиссера. Конечно, никому не запрещается творить свой «Театр художника», но так ли он интересен? Наверное, мне бы хотелось всерьез заняться модой. И делал бы я это с удовольствием. Но в отсутствие серьезной индустрии все остается на уровне кустарного производства. Последнее время я все время себя уговариваю, что вот выйдет Кирилл, станет внутренне легче жить. Но это тоже иллюзия. Трудно всегда.