— Вон холмик едва приметный, зрите? Сие место вечного покоя особы, среди придворных дам отличавшейся красотой и… амурными похождениями.

— Кто она? Почему зазорно похоронена за оградой? — воскликнула Ирина.

— Это камер-фрейлина покойной императрицы и фаворитка Меншикова Анна Зонеберг. Когда жадность заглушает чувство благодарности, это всегда кончается скверно. Анна умела красиво излагать мысли на бумаге. Но сей дар пошел ей во вред. Корысти ради она составляла подметные письма, в коих уничижительно отзывалась о покойной ныне императрице и своем благодетеле Меншикове. В наказание, когда открылось лаянье Анны, мы, гвардейцы, живой бросили ее в могилу. Почти три дня из-под земли слышались стоны. Уже опосля в разных потаенных местах ее покоев обнаружили драгоценности, кои Анна тайком уносила от Екатерины Алексеевны. Так что наказание сия неверная девица заслужила вполне.

Все глубоко вздохнули, а Ирина с грустью молвила:

— И все равно жаль ее! Такая страшная смерть…

* * *

Кучер тронул вожжи, лошади покатили дальше.

Фон Гольц с тревогой произнес:

— А что теперь будет? Всем будет править Меншиков, а он вор отъявленный, готов все государство себе за пазуху заложить. Малолетний же царь лишь два развлечения знает — звериную охоту и, — фон Гольц понизил голос, чтобы дамы не слыхали, — без отдыха лазит девкам под юбки. Говорят, к самой цесаревне Елизавете Петровне подбирается.

— Это так! — согласился Богатырев. — Остерман, нынешний наставник Петра, говорит: «Боюсь их вдвоем оставлять!» А ведь Петру даже тринадцати лет нет. Сия жажда плотских утех весьма удивительна в столь юном возрасте.

— Меншиков, понятно, опасается сближения Петра с Елизаветой, его цель — скорее сыграть свадьбу государя со своей дочерью Марией.

…Едва карета остановилась возле дома фон Гольца, как офицеры, скучавшие на крыльце, в которых Богатырев узнал охрану светлейшего, бросились на него, отобрали шпагу и под строгим караулом повезли на Васильевский остров.

В тот же день произвели обыски в доме Богатырева и в Семеновских казармах, в комнатах, кои полковник там занимал. Нашли медальон с портретом покойной императрицы и перстень с крупным бриллиантом, на котором был вензель Екатерины.

— Это презенты матушки-государыни! Где застежка? Понятия не имею, — объяснил Богатырев.

Меншиков, раздувая ноздри и редко пропуская слова сквозь стиснутые губы, выдавил:

— Ты, полковник, будешь сидеть в казематной клети, что с торца моего дворца, до той поры, пока не вернешь застежку.

Богатырев с презрением обжег взглядом светлейшего, произнес:

— Нынче утром проезжал я Лазаревское кладбище. И подумалось вот что. Среди тех, кто Анну Зонеберг живьем в могилу швырял, оказался и я, тогда еще капитан. Сия фрейлина на руку была нечиста и наказание свое заслужила. — Особенным взором впился в светлейшего. — Воровство — страшный грех, и каждый негодяй, покусившийся на чужое добро, обязательно по платится.

Меншиков намек понял, злобно скрипнул зубами:

— Дело говори, а проповеди попам оставь!

— Фрейлина-то, она ведь вся драгоценностями увешана была. Трубецкой об ее бриллиант аж руку себе раскровянил. Гвардейцам не пристало с бабы бриллианты стягивать, вот ее в могилу так и швырнули. Мысль ныне меня обнадеживает: не на ней ли застежка осталась?

Меншиков выкатил на Богатырева ледяные буркалы:

— Все сказал? Эй, караул, отведи сего вора под запор. Ишь, прелагатай, плутовство выдумал: «На ней застежка!» Ты бы, извратный, самый первый с нее сдернул.

Богатырев усмехнулся, с презрением посмотрел на Меншикова:

— Сколько же в тебе, светлейший, злобы и жадности!

Заорал тот, ногами затопал:

— Тащи его под запор! Язык вырву! И нынче же указ — отобрать деревеньку, кою тебе Екатеринушка покойная по бабьей простоте пожаловала.

* * *

Оставшись один, Меншиков, однако, задумался: «А застежку, может, и впрямь с фрейлиной в землю закопали? Навряд ли, но проверить следует».

Вызвал троих гвардейцев, сам сел в карету — дельце важное, почто людишек в соблазн вводить? — прихватили лопаты и отправились к Лазаревскому кладбищу. Не таясь людей (кого смущаться, сам не ниже государя!), раскопали могилу, достали изрядно разложившийся, шибанувший в нос гнусным запахом и источенный червями труп Анны. С пальцев сдернули четыре крупных камня — рубины и изумруды, с шеи — золотой кулон на витой цепочке. На разодранном платье, под кружевной пелеринкой, обнаружили богатую застежку, ради которой принял смерть на костре Рокентин.

Меншиков растянул в счастливой улыбке рот:

— Нашлась-таки!

И подумал: «Надо сказать, чтобы полковника отпустили!» Но тут же пришла трезвая мысль: «А для чего? Ишь, зазреть хотел меня, злобный-де я и жадный. Нет, слугой верным он теперь не будет, лютой злобой весь дышит, а врагов и без него хватает».

Вернувшись к себе, приказал:

— Щеглова ко мне!

Явился начальник дворцового караула — громадный, полноватый мужчина с неохватной талией и с чистыми глазами невинного младенца.

Меншиков ласково похлопал его по плечу:

— Вань, вина хочешь? Из Галиции привезли полдюжины бочонков. Мы нынче с государем уходим на охоту. В угловой, знаешь, сидит полковник Богатырев. К моему приезду чтоб духу его не было.

— Отпустить, что ль?

— Я тебе отпущу! — Помахал кулаком, как это Петр делал. Вдруг весело загоготал: — Ну да, отпусти… под воду. Дай ему винца испить, того, что на верхней полке в библиотеке моей стоит. Когда ноги протянет, в мешок — и под воду, да груз потяжелей, чтоб волной не подняло… Нам сплетни — лишнее. Да что, Вань, мне тебя вразумлять? Отыди к себе.

Минуло три дня. Однажды в полночь, впрочем довольно светлую, Богатырев лежал на узкой койке, подложив под голову руки, и размышлял: «Когда же светлейший уразумеет, что я невиновен, и отпустит из заточения?»

Вдруг слуха его коснулся чудный неземной голос:

— Сергей Матвеевич, вы меня слышите?

Богатырев подскочил к зарешеченному окну, в светлом сумраке белой ночи увидал Ирину. Радостно улыбнулся:

— Ирина, желанная моя! Каким образом?..

Возлюбленная прервала его:

— Начальник дворцового караула — папашин приятель. Мы на яхте, отец в ней ждет. Меншиков жаждет отравить вас, но Щеглов спасет. Сегодня он принесет вино, вы смело пейте, там яда нет. Притворитесь мертвым. Моряки вас положат в баркас, а мы с папой вас в полверсте от Васильевского острова встретим, к себе переложим. Моряки верны Щеглову.