избавиться от акцента. У Мартина было идеальное произношение, но, поскольку говорил он мало, этого никто не замечал. Он пересмотрел почти всего Трюффо и Годара, но воспринимать то, как люди разговаривают, оказался не готов. Он чувствовал себя водителем, которого посадили за руль на трассе после одного занятия на курсах по вождению. Он не представлял, как быстро человек теряет терпение, если ищет и не находит слова за пределами банальных и базовых свай языка. И даже если ему удавалось справиться в бытовых ситуациях без особых ляпов – сделать заказ, поболтать с хозяйкой кафе или табачной лавки, купить овощи на стихийном рынке, иногда появлявшемся в их квартале, представиться и поверхностно коснуться общемировых проблем в беседе с приятелями Пера из Сорбонны, – он понимал, что это совсем не то же самое, что обсуждать Витгенштейна или Уоллеса. Интеллект опирается на грамматические столпы. Во рту теснились чужие, неуклюжие слова. Звуки легко искажались, получались не такими, как ему хотелось. Он не мог сразу сказать то, что пришло в голову, надо было сначала перевести это со шведского. Нюансы и многозначность сглаживались. Он радовался, даже когда ему просто удавалось выразить суть: заказать бутылку вина или спросить, где находится ближайшая прачечная самообслуживания.

При этом Мартин помнил все неправильные глаголы и мог образовать сослагательное наклонение. Учительница французского в гимназии не скрывала, что он был её любимчиком, впрочем, никого в их классе французский особо не интересовал. Но одно дело, блистать на уроке «разговорной речи» перед сонными гимназистами, и совсем другое – гулять по Парижу и разговаривать, сохраняя достоинство.

– Когда тебя подбадривают, получается, пожалуй, легче, – пробормотал Мартин.

– Bien sûr [78], – согласился Пер.

Мартин был не готов к тому, что из-за неправильно произнесённого слова его могут принять за connard [79]. И потом, ну что, чёрт возьми, страшного, если случайно употребить глагольную форму для «ты», а не «вы». Он пересмотрел кучу французских фильмов в «Синематеке» на языке оригинала, а французы всё дублируют. Он годами мучился над грамматикой и произношением. А французы? Они просто говорят по-французски. И считают, что Джонни Холлидей круче, чем Спрингстин.

Пришлось привыкать к тому, что зеленщиков скрючивает, если ты вдруг забыл, как по-французски «цветная капуста» (chou-fleur). Хуже того, ты чувствовал себя идиотом, когда пытался читать что-нибудь посложнее газет. И Мартин читал шведское издание «Экзистенциализм – это гуманизм» параллельно с французским, дабы обрести хоть какую-то точку опоры. Он купил два галлимаровских издания Жене и Камю в обложках сливочного цвета и читал, регулярно заглядывая в словари и справочники, – чтобы прочесть одну страницу, требовалась уйма времени. Он выискивал в тексте понятное предложение и опирался на него, осваивая следующее, ничего не понимал, соединял два слова, тихо повторял их значения, переводил на шведский и наконец чувствовал, как постепенно проступает смысл.

Мартин представил себя со стороны: вот он гуляет вдоль набережных, вот копается в ящиках с книгами. Вздохнул и отбросил Сартра агрессивнее, чем хотел, зажёг сигарету – здесь он курил втрое больше, чем в Гётеборге, – и посмотрел на часы. Уже пять. Самое время открыть бутылку вина.

Стартовым вложением в будущее сочинительство стало перемещение к самому дальнему окну шаткого, но вполне функционального столика, на котором поместилась пишущая машинка, пепельница, стопка чистых листов, тетради для записей, отточенные карандаши, а также шариковые ручки с красным и синим стержнями. Но в первые недели он написал совсем немного, потому что надо было разобраться с массой организационных моментов. К примеру, поход в банк растянулся на несколько дней. За квартиру они платили чеком. А для получения чековой книжки требовался банковский счёт. Они зашли в ближайшее отделение банка. Но мсье не могут открыть счёт, если у мсье нет постоянного адреса. Нет, того, что мсье проживают по данному адресу, недостаточно, необходим договор, который это подтверждает. (Далее следовали недели интенсивной переписки с кузеном Пера, а их финансы стремительно таяли.) Нет, мсье фон Беккер не может открыть банковский счёт на имя Густав, поскольку первым в его паспорте указано имя Бенгт. И неважно, что Густав утверждает, что это его второе личное имя, потому что во Франции (банковский служащий тщательно артикулировал каждое слово, как будто разговаривал со слабоумными) личное имя – это то имя, которое записано в паспорте первым. Густав таким образом получил чековую книжку на имя Бенгта фон Беккера – так звали его отца и деда, – в то время как Мартин и Пер, чьи родители записали их вторые имена так, как принято во Франции, остались теми, кем приехали. На самом деле для оплаты квартиры и электричества им хватило бы одной чековой книжки, но клерк наотрез отказывался понимать эту мысль. Во Франции чековые книжки есть у всех, и он попросил их зайти через неделю. Когда же он торжественно вручал им три новенькие чековые книжки, Мартин не потрудился указать, что a в его втором личном имени таинственным образом превратилась в e.

Они единодушно решили, что жить будут скромно. Из соображений самосохранения Густав попросил мать присылать стипендию частями. Пер ежемесячно получал выплату по студенческому займу, но Мартин, распоряжавшийся своими деньгами самостоятельно и никогда раньше не занимавшийся хозяйством, с параноидальной дотошностью фиксировал в памяти каждую трату и быстро просчитал, что они не могут ходить в кафе постоянно (двое других послушно закивали). Они должны сократить ненужные расходы. (Подумайте, сколько мы сэкономим на здешнем дешёвом вине, добавил Густав.) Какое-то время Мартин честно вёл жизнь человека, стеснённого в средствах: варил чечевицу, читал парижскую книгу Слэса [80], герои которой были как один бедны и голодны, варил кофе, второй раз прогоняя воду через уже использованный фильтр, и с гордо поднятой головой шёл мимо мясного отдела в супермаркете.

Далее бережливость слабела, и ей на смену приходила, как выражался Мартин, «диалектика расточительства». То есть маятник перемещался от ощущения «мы на мели» до уверенности в собственном финансовом благополучии в рамках предлагаемых жизнью обстоятельств. То есть они выбирали не ближайший ресторан, а что-нибудь получше, покупали не самое дешёвое вино и тратились на билеты в джаз-клуб – или какое-нибудь другое заведение, а не тащились двенадцать остановок на метро к кому-нибудь из приятелей Пера по Сорбонне, в чьей крошечной квартирке толпа студентов по обмену методично накачивалась кислым красным вином до бессознательного состояния. Потом, чаще всего в состоянии похмелья, все, ну, или Мартин и Пер, раскаивались в собственной безответственности. И на несколько дней снова включался режим строгой экономии. Они готовили еду на предназначенной для лилипутов