— Но простишь.

— Ладно, неважно, это все дело настроения. Я по тебе скучала! Тоже по настроению. А ты скучал?

— Думаю, да, — кивнул Тим.

— Он думает, надо же! Славный ответ, достойный Тима Рида! Значит, между вами все кончено?

— Да.

— И к лучшему. Как все происходило? Жду подробного отчета.

— Я не могу, Дейзи. Давай забудем. Прости и забудь. Это прошло, развязано, как развязывают узелок, и тесемки снова болтаются свободно.

— Очень наглядно. Я часто думала, что наша с тобой жизнь, как кусок веревки, грязной старой веревки, обтрепанной на концах.

— Ты не пыталась связаться со мной? — спросил Тим.

Он заглянул в студию, но никакого письма не видел. Проведя день и ночь в одиночестве в студии, он побежал к Дейзи. Он боялся прихода Гертруды и не мог вынести одиночества. И внезапно почувствовал, что ему совершенно необходимо поговорить с Дейзи.

— Пошел ты подальше, с какой это стати? Ты смылся, сказав, что собираешься жениться. Или ты ждал, что я побегу за тобой? Да скатертью дорога, так я подумала.

— Но ты рада, что я вернулся?

— Наверное. Я тут не просыхала, буквальным образом. Я привыкла к тебе, парень. Я могу говорить с тобой. Думаю, ты ничтожный себялюбивый лживый подонок, как большинство мужиков. Просто других я еще больше ненавижу.

— Дейзи…

— Сходишь нам за вином или пойдем в «Принца»? Между прочим, Джимми Роуленд вернулся.

— Отлично…

— Он говорит, Америка пуста, как внутренность чистой белой картонной коробки.

— Дейзи, не возражаешь, если я останусь тут на какое-то время?

— Ты имеешь в виду, пожить, спать в моей постели?

— Да, ненадолго…

— Ладно уж. «Вечно одно и то же», как ты говоришь, когда хочешь переспать. Неудивительно, что все девки за тобой бегают. А что твоя студия?

— Оттуда меня гонят.

Это была неправда, но Тиму не хотелось мучиться ожиданием, что вдруг нагрянет Гертруда.

— Действительно! Небось опять врешь. Ну, это не важно. Меня больше не интересует, правду ты говоришь или нет. Но для твоих чертовых картин здесь нет места.

— Отдам на хранение хозяину гаража. Спасибо, дорогая.

— Тебе лучше подсуетиться и найти квартиру. Сам знаешь, как мы уживаемся, когда заперты в одной конуре, как крысы. Нам было бы хорошо во дворце. Деньги положительно повлияли бы на наши характеры.

— Я подсуечусь. Так мне сходить за вином или отправимся в «Принца»?

— Ох, сходи и прихвати какой-нибудь жратвы. Не хочется тащиться в «Принца», слишком далеко для такого раннего времени. Там Джимми Роуленд будет сидеть и ржать над собственными шуточками, а я не выношу его ослиного рева и писка бедняги Пятачка. Погоди, не уходи. Сядь рядом и попроси прощения, как смиренный кающийся грешник.

Тим сел рядом с ней и посмотрел в ее огромные темные карие глаза, подведенные синим, с торчащими от туши ресницами. Он коснулся маленькой коричневой родинки у ее носа.

— Старая знакомая.

— Больше так не поступай, Тим Рид. В другой раз я могу и не простить. Забавно, я сперва решила, что ты делаешь это ради нас, чтобы тянуть с нее денежки, ты, чокнутый, способен на такое. И была очень тронута. Интересно, если бы она терпела это долгое время, ты мог бы всегда врать ей, что встречаешься со старыми друзьями по Слейду, ты же такой мастер по части басен. Ты рассказывал ей обо мне?

— Нет.

— Точно? Ни слова?

— Ни слова.

— Хорошо. Бьюсь об заклад, ты врал ей, какой ты одинокий. Думаю, от тебя пахнет ею. Ты мерзкое животное.

— Скинь туфли, — попросил Тим. — Острые, черт, как копья.

— Скинь сам. Я не могу достать до них. Ты мешаешь. Ты любишь меня?

— Люблю.

— Не чувствую особого пыла, где твои знаменитые страстные восторженные ирландские признания? В жизни не видела человека, больше похожего на побитую собаку. И седеть начинаешь.

— Да ну?

— Шучу. Погоди, ты мнешь мне воротник, я сниму шарф. Боже, ну и жара!

— Ох, Дейзи, как я был одинок, как это было ужасно!

— Хочешь, чтобы я утешала тебя, потому что Герти поняла, какой ты крысеныш? Бедный маленький Тимми. Положи голову вот сюда. Женщины для того и существуют, чтобы утешать, они — верное средство. Ты возвращаешься к женщине, которую бросил, и просишь утешить, потому что там у тебя не выгорело. Господи, какие мы дуры! Хотелось бы мне найти себе мужчину получше.

— Хотелось бы мне быть лучше.

— Бедненький Тим, бедненький грешник. Полно, обними меня. Не горюй, здесь тебе бояться нечего.

Все, размышлял Тим позже, пошло не так с того момента, как он наспех овладел Гертрудой у себя в студии. Его чрезмерная боязнь, что им помешают, вызвала у Гертруды раздражение и чувство неуверенности. Она нервничала и стеснялась. Обижалась на его неспособность обеспечить ей безопасность. Потом провальная встреча с Анной (его идея): в голове пусто, ни одной умной мысли, а она сверлит холодным взглядом, словно видит его насквозь. Он был уверен, что Анна заставила Гертруду выложить правду (хотя Гертруда и отрицала) и велела ей все прекратить! При первом же столкновении с людским мнением Гертруда сдалась. Глядя на свою любовь чужими глазами, она увидела, насколько это нелепо. Хорошо еще, что он ни словом не обмолвился ей о Дейзи. А если бы сказал и Гертруда ушла бы от него после этого, он вообразил бы, что причина в Дейзи, и лишь еще больше мучился бы, упрекая себя в бесстыдстве. Он мог представить себе, в каком был бы отчаянии, если б думал, что без этого фатального откровения мог сохранить свою любовь. А так у него хотя бы было утешение: Гертруда бросила его не в результате какого-то его промаха или случайно открывшейся лжи, но по глубинной непоправимости самой ситуации. Гертруда стыдилась его, вот к чему все пришло. Тим не чувствовал ни обиды, ни удивления. Ему было стыдно за самого себя; только в обычных обстоятельствах это не имело бы никакого значения, и он едва ли обратил бы на это внимание.

Во Франции легко было говорить: какое-то время будем держать все в тайне. Это казалось разумным и простым. Но подобная тактика оказалась для них губительной. Если бы у Тима было надежное убежище, возможно, было бы легче, а так факт его связи с Дейзи все же навредил ему. Срочный отъезд Анны (Гертруда наверняка все рассказала ей) будто бы к старинной школьной подруге в Герефорд (Гертруда становилась такой же ловкой лгуньей, как Тим) открыл ему доступ на Ибери-стрит; но там они тоже не были в безопасности. Вежливые, знающие правила родственники без приглашения не заглядывали, но давило само их присутствие на горизонте. Гертруда не могла игнорировать этих людей, хотя делала вид, что не зависит от них. Оставался Лондон — громадный дворец развлечений, и урывками, бродя по нему, как пара отпускников, они чувствовали себя счастливыми. Тим показывал ей картины, здания, места. Гертруда до удивления плохо знала Лондон. Они часто бывали в Британском музее. (Там был уединенный диванчик в этрусском зале, где можно было целоваться.) Тим водил ее в пабы, подальше от «Принца датского» и от «Герба Ибери», — пабы в Чизуике и те, что он запомнил в северной части Лондона (но не в Хэмпстеде, где полно было родни Гая). Они побывали в убогом кабачке на Харроу-роуд, где подавали сидр, и ей там понравилось. Они были как влюбленные студенты или пародия на счастливых детей.