* * *

В своих воспоминаниях лишь немногие инженеры говорят о стахановском движении. Следует, конечно, учитывать, что те, кто добился высокого положения, как Логинов или Поздняк, в своих главках вряд ли много контактировали с рабочими. Но, кроме того, среди советских инженеров существовало нерушимое табу, запрещавшее жаловаться на рабочих или осуждать ударничество. Большую редкость представляют собой откровения Л.П. Грачева, директора бумажной фабрики, который в своих опубликованных мемуарах осторожно, но недвусмысленно дает понять, в какое тяжкое и опасное положение могли поставить инженеров стахановцы. После того как Сталин лично призвал его фабрику выпускать больше бумаги, рабочие потребовали от инженеров приспособить машины под производство 200 метров бумаги в минуту Технические специалисты упирались, предостерегая: «Энтузиазм-то выдержит, а ремни нет». Сталин, узнав об этом, заявил, что «наука» должна быть подтверждена «практикой и опытом», т. е. инженеры должны уступить рабочим. Грачев разрешил щекотливую ситуацию, призвав на помощь третью группу — признанных специалистов, которым удалось наладить машины так, чтобы можно было повысить производительность, не ломая оборудование.

Из представленных в этой книге инженеров только Т.В. Федорова, В.А. Богдан и Е.Ф. Чалых пишут о стахановском движении. Федорова в то время еще сама была простой работницей и тоже стала стахановкой, получала награды и материальные привилегии. Ее рассказ о социалистическом соревновании полон энтузиазма. Осенью 1935 г. она сразу же перешла на новый метод, занимаясь гидроизоляцией тоннелей. Ее бригада трудилась под потоками воды, всю смену держа на весу над головой специальные молотки. Стенки тоннеля нужно было шлифовать и уплотнять цементом и свинцом. Молодые женщины делали эту работу, за вредность которой им выдавали талоны на молоко, в едином темпе и, по словам Федоровой, сначала выполняли норму на 250, потом на 300, а под конец — на 400 процентов. В награду нарком лично вручил всей бригаде почетные значки, а Федорову выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета и направили на учебу в МИИТ.

Воспоминания Богдан о стахановской работе производят неоднозначное впечатление. Она терпеть не могла новые методы, однако сама в качестве инженера-ударника удостоилась такой же награды, что и Федорова. Богдан и ее коллеги презрительно шутили о том, как среди «спешащих» распознать настоящего стахановца: «Очень просто. Подойти и плюнуть на стахановца, если зашипит — настоящий стахановец, горит энтузиазмом, а если нет, значит, притворяется, шельмец, холодный, вводит в заблуждение партию и правительство!» С точки зрения Богдан, «стахановство» являло собой узаконенную катастрофу: благодаря ему аварии и брак приобретали систематический характер, но инженеры не могли от него уклониться, если не желали прослыть саботажниками. Муж ее подруги Олег, начальник участка на нефтеперегонном заводе, поплатился жизнью за то, что не нашел в себе смелости запретить стахановке нарушать правила эксплуатации оборудования. Та решила с целью повышения производительности сократить технологический процесс и вылила в воду кипящее масло. Произошел взрыв, инженер и работница погибли. Олег умер не сразу и несколько дней пролежал в больнице под надзором сотрудников НКВД, подозревавших «вредительство» и не пускавших подругу Богдан к мужу без сопровождения. Богдан и у себя на работе постоянно сталкивалась с тем, что стахановцы не обращали внимания на инструкции и в своем стремлении работать быстрее устраивали аварии и ломали технику. Один рабочий, тоже ради повышения производительности, повредил макаронный пресс, отключив у него предохранительное устройство. Форма не выдержала возросшего давления и лопнула. Поскольку рабочий уверял, что устройство вышло из строя само, без его участия, главный инженер Серб получил выговор. В другой раз работница отрезала себе кончик пальца, когда у нее застопорилась подача теста в лапшерезную машину. Не желая останавливать производственный процесс и ставить под угрозу выполнение нормы, она полезла в работающий агрегат и немедленно поранилась. И в этом случае работницу никто не ругал, зато инженерам дали указание проверить меры по технике безопасности на всем предприятии. Особенно невзлюбила Богдан «рацпредложения», которые без конца вносились рабочими, жаждавшими по-стахановски ускорить темпы производства. Проникшись сознанием, что они-то и есть самые настоящие изобретатели и знатоки техники, эти рационализаторы, по словам Богдан, держали себя властно и дерзко. К тому же они были крайне заинтересованы в реализации своих идей, поскольку получали за это премии. Богдан рисует перманентную конфликтную ситуацию: на комбинате именно она занималась рассмотрением рацпредложений и тратила массу сил и нервов, втолковывая самонадеянным «изобретателям», что их творения далеко не новость. Например, ей стоило большого труда убедить одну работницу, что автоматическая лапшерезка давным-давно существует, и пришлось совать той под нос книгу за книгой, пока она не поверила, что на их предприятии такую автоматизацию осуществить нельзя. Другой работнице Богдан была вынуждена доказывать, что ее идея эксплуатировать машину только при полной загрузке — не усовершенствование процесса, а минимальное необходимое требование к ее работе. «Рационализатор» в ответ пригрозила донести на Богдан в НКВД.

В особенности Богдан пугало то, что ее собственный брат оказался убежденным стахановцем и прибегал к тем же рискованным методам, что и рабочие на ее предприятии: производя сварку в локомотиве, не дожидался, пока остынет топка, а лез в раскаленное нутро, завернувшись в тряпки, и работал «как собака в этом аду», чтобы сэкономить несколько часов. Богдан возмущалась и твердила ему, что из-за него повысят нормы или начнут посылать в горячие локомотивы пожилых рабочих, не таких ловких, как он, которые будут получать травмы. Однако в конечном итоге она и сама стала стахановкой, правда, не поступаясь ради этого своими принципами инженера. В ту эпоху любая образцовая работа удостаивалась звания стахановской, и Богдан не могла или не хотела ничего поделать, когда и ее деятельность была отмечена как таковая. В 1938 г. главный инженер треста Печкин предложил ей сконструировать для комбината новые макаронные прессы, чтобы обеспечить производство более двух тонн макарон в день, и она с радостью согласилась, хотя главный инженер Серб в ужасе предрекал: «Дорогая В.А., это же не разрешение вопроса. На новые прессы дадут новый план, который нужно будет перевыполнять. Поставим новые прессы, будет не хватать сушилок, поставим более мощные сушилки, упаковочное отделение будет мало, скажут: строй лестницу на небо!»

Богдан и ее техника Я.П. Стрючкова пророчества Серба не обескуражили, они также взяли на себя задачу установить на мельнице новые сита, чтобы она могла молоть 150 тонн муки вместо 100. Эта конструкторская работа была объявлена ударной: Богдан с коллегой завершили ее намного раньше обычного срока и получили премиюЗа первый успешно установленный гидравлический пресс втр0е мощнее прежнего обоих наградили стахановскими значками. Таким вот образом Богдан помимо своей воли выдвинулась в ряды инженеров-стахановцев. Ее отношение к труду, которое сама она считала антистахановским, интегрировало ее и в стахановское движение, и, тем самым, в советское общество.

Если для Богдан стахановский труд, как оказалось, все же содержал не только негативные, но и позитивные моменты, то к Чалых это движение повернулось только мрачной стороной. Вынужденное экспериментирование, сплошной дефицит он еще мог понять и отразить в повествовании как часть истории своих успехов, но стахановская эпоха в такой сюжет не укладывалась и явно носила для него характер чрезвычайной ситуации, поскольку ужесточение условий труда чуть не привело его к аресту. Несмотря на то что его предприятие, Челябинский электродный завод, к тому времени только «родилось» и производство делало «первые шаги», начальство, ничего не желая принимать во внимание, требовало совершенно нереальных результатов: «Проводили слеты, собрания, совещания. Атмосфера рекордомании способствовала росту различного рода нарушений на производстве. На совещании передовиков всех электродных заводов, проходившем в Москве, в протоколе была записана рекомендация по форсированию режимов обжига с целью повышения производительности передела. Это была роковая запись, которой воспользовались планирующие организации. Никогда не изгладятся из памяти тяжелейшие испытания, вызванные катастрофическим положением, в котором оказался наш завод. Он получил столь огромное задание, что выполнить его было невозможно. Мы категорически возражали, указывая, что для получения такого громадного объема продукции придется резко сократить продолжительность обжига, что грозит получением огромного брака. Наши протесты остались "голосом, вопиющим в пустыне". Протест оставили без внимания. Последствия оказались очень тяжелыми, был получен стопроцентный брак». Чалых, наряду с Грачевым, один из немногих инженеров, которые откровенно показывают опасность сложившейся ситуации. Кроме Федоровой, никто из инженеров, описывающих свою жизнь как диалектический процесс созревания, не видел в «стахановстве» дальнейшую ступень на этом пути, хотя официально оно представлялось именно так. Здесь пролегала грань, которую многие техники уже не могли перейти, потому что воспринимали стахановское движение исключительно как угрозу. Предлагаемая интерпретация вступала в противоречие с их опытом. Особенно отрицательно стахановское движение сказалось на положении инженеров, которые были вынуждены идти ва-банк: отказываясь уступать рабочим с их рискованными «методами», они навлекали на себя обвинение в «саботаже стахановского движения», а если предоставляли стахановцам свободу действий, то несли ответственность в случае катастрофы. Кроме того, стахановское движение восстановило былую линию фронта между рабочими и инженерами. На смену славному, веселому «товарищу инженеру» Карасику из «Вратаря» в прессе и в кино снова пришли образы угрюмых и хитрых инженеров, демонстрирующих все пороки дореволюционных «спецов»: упорно цепляющихся за устаревшие теории, враждебных рабочим и всему новому, не останавливающихся перед саботажем и убийством.