Затем святой явился жене Данишмендида, а потом и к нему самому. Он побудил Гюмюштекина попросить помощи у Боэмунда против своего врага Яги-Сиана. Но для этого ему нужно было освободить норманна, поскольку, утверждал святой, «Боэмунд есть и рыцарь Христа, и мой рыцарь»[714].

Тогда был заключен договор о союзе. Не без труда, поскольку Данишмендид сначала требовал выплаты огромного выкупа и возврата Антиохии. Речь, вероятно, шла об освобождении под честное слово, поскольку Боэмунд должен был каждый месяц вновь становиться пленником, — неприемлемое условие, от которого он отказался. Боэмунд предложил решение, устраивающее всех: союз с ним. Для героя это был случай подтвердить свое славное имя, показать свою общепризнанную воинскую доблесть и достоинства франков, к которым он относит и себя: «Ибо если я стану твоим другом, кто осмелится выступить против меня? Если ты станешь другом франков, твоя рука падет бременем на головы врагов»[715].

Убежденный его речами, Данишмендид согласился свести выкуп к меньшей сумме: 5000 безантов. Более того, собрать эти деньги взялась его жена; верхом, наравне с Боэмундом, она отправлялась на сбор пожертвований; именно она «проповедовала» среди воинов, подчеркивая добродетели норманна. Эти речи, которые Боэмунд повторит на Западе, должны были прозвучать призывом встать под его знамя: «Этот человек — величайший из франков, слава христиан, спасение всех тех, кто верит в него»[716]. С ним обеспечена победа — а значит, и добыча, то есть богатство.

Такие упования в некотором роде выступали гарантом развязывания кошельков: собранная сумма намного превосходила ту, что предназначалась для выкупа, который получил Данишмендид, тогда как Боэмунд обрел и свободу, и остаток денег. Освободившись, он, одержав верх над врагами, «расширил» земли своего союзника. Двойной урок: рыцари могут вверять себя святому Леонарду, который сумеет спасти своих верующих, и полагаться на Боэмунда, рыцаря Христа и святого, пользующегося такой репутацией, что под его командованием стремятся сражаться даже его враги — настолько сильна их уверенность в том, что с его помощью они одолеют противников и обогатятся. Лучшей рекламы для крестового похода Боэмунда нельзя было и придумать.

Крестового похода… против кого? Конечно, против «неверных», ибо если Боэмунд и стал союзником одного из них (чья жена была христианкой), то для того также, чтобы сражаться с турками, к тому времени гораздо более опасными, нежели Данишмендид. Однако главный враг — не турки. Чтобы найти его, нужно вернуться к сердцевине рассказа — к молитве, обращенной Боэмундом к святому Леонарду после вести Ричарда де Принципата о предстоящем освобождении. Узнав об этом, Боэмунд излился в речи, пересыпанной отсылками к библейскому прошлому. Возблагодарив Бога за то, что он пришел к своему народу и искупил его грехи, Боэмунд молил спасти его, чтобы он смог восславить его вместе с другими его слугами. Он просил «своего отца пресвятого Леонарда» вызволить его из плена, согласно обещанию, «не ради нас, господин, но ради славы твоего имени» и т. д. Затем его речь, обращенная к святому, приобретает более личный характер; ее пропагандистское предназначение очевидно:

«Вырви меня из рук врагов моих и тех, кто терзает меня… Я воздаю благодарность Богу, воздаю благодарение нашему беспримерному отцу Леонарду, кого мои уста никогда не забывали восхвалять, ибо над тобой, мой дорогой родич Ричард, не взял верх несправедливый император — тебя спасла доброта святого»[717].

Намек на византийского императора, обвиненного в том, что он желал причинить вред Ричарду, очевиден. Таким образом, басилевс причислен к упомянутым ранее «врагам». Далее в тексте этот обвинительный мотив становится еще более заметным, так как Боэмунд в своей молитве открыто упрекает басилевса, обвиняя его в том, что он был главным виновником поражений и гибели крестоносцев:

«О, жесточайший император, повинный в гибели стольких тысяч христиан: одних настигла постыдная измена, другие стали жертвами кораблекрушения, некоторые были отравлены или изгнаны, и несметное множество христиан по его наущению были убиты язычниками. Это не христианский император, но ярый еретик, это Юлиан Отступник и новый Иуда, равный иудеям. Притворяясь мирным правителем, он, подобно наемному убийце, ведет войну против своих братьев, войну куда более жестокую, чем та, которую вел Ирод против Христа, — Ирод, подвергавший гонениям Христа, обрушиваясь на его сторонников; Ирод, который истреблял невинных, проливал, как воду, кровь святых и оставлял их трупы на растерзание небесным птицам»[718].

Как мы видим, это уже лобовая атака — продуманная, в высшей степени уязвляющая противника. Истинный враг христиан — византийский император. Текст это уточняет: если такой человек может действовать как враг Христа, то пусть он по крайней мере объявит себя таковым, не притворяясь христианином!

Затем Боэмунд вновь обратился к Ричарду де Принципату, напомнив ему, как тот пострадал от действий басилевса. Ричард, вполне вероятно, присутствовал в момент, когда Боэмунд рассказывал об этом приключении, которое должно было прославить воплотивший себя в христианских деяниях норманнский клан: Танкреда, охраняющего Антиохию, Ричарда, товарища по плену, и особенно Боэмунда, истинного «воина Христова», освобожденного святым Леонардом и готового вновь сражаться за Христа против его врагов, начиная с самого вероломного среди них, басилевса Алексея[719].

Но присутствовал ли в Сен-Леонар-де-Нобла Бруно де Сеньи, которому понтифик поручил сопровождать Боэмунда в его странствии по Франции? Если он находился подле него, то мог ли он не знать о сильнейшей антивизантийской «начинке» речей Боэмунда? И если такая тональность была прямо противоположна той, что звучала в речах Боэмунда, обращенных к папе Пасхалию II, как объяснить то, что Бруно де Сеньи сразу же не предупредил папу о той новой направленности, которую Боэмунд намеревался придать своим призывам к крестовому походу?