— В отпуск… Кабы в отпуск! Совсем…

— Как — совсем? — не поверил Тимоха. — Куда?

— К милому свому, в город.

— Как — к милому? — повторил Тимоха. — Он же…

— Женат, — кивнула Плешивка. — Знаю. Вчерась она мне призналась. Женат, говорит, теть Кать, но обещал развестись. Так и сказал в прошлое свидание: разводиться буду. Приеду, мол, за тобой. Будь готова. И число назвал, сегодняшнее. Она давеча весь день вещи складывала.

— Приехал? — упавшим голосом спросил Тимоха.

— Приехал. — Катя рада была поговорить. Она долго жила одна. А Марина не слишком разговорчива. И вдруг — гость.

Слушает, не перебивает. — Вещи вон стоят. Не взяли пока. «Мне, — сказал, — надо с тобой поговорить». Посадил в машину и увез. Вот жду. Уедет ли, останется? Не знаю…

Тимоха не мог говорить. Потому долго молчал, а Плешивка все что-то рассказывала, рассказывала.

— Ну, я пошел… — наконец выдавил он. Поднялся, вышел на улицу. Как во сне добрел до угла, вспомнил про удочки. Вернулся за ними. Так и шел — с удочками и букетом васильков. Потом цветы выбросил.

У дома стояли старые «Жигули», «пятерка». Значит, тетка приехала из райцентра. Никого не мог сейчас видеть Тимоха, ни с кем не мог разговаривать. Положил удочки у дедова забора и пошел куда глаза глядят.

Добров решил показать Семену место под конноспортивную школу. И Ростик пошел с ними. А сестры остались готовить окрошку. Не виделись они давно, обеих поглотила словно с неба свалившаяся личная жизнь. Некогда было обменяться мнениями. Теперь, оставшись одни, они торопились наверстать упущенное.

— Как Семен? — первая спросила Полина.

— Как шелковый! — кивнула Любава и перешла на шепот, хотя знала, что в доме никого нет: — Настоял продать магазин, представляешь? Хочет взять в аренду лимонадный цех. Квас делать газированный.

— Я говорила тебе, что он вернется? Говорила? — озорно блестела глазами Полина. — А ты — не приму, то-сё…

— Куда ж деваться? — вздохнула Любава, пряча хитринку в улыбке. — Жизнь вместе прожили как-никак. Не чужие… Ну а ты, сестрица, я смотрю, тоже век вдовствовать не собираешься…

Полина боялась говорить о них с Добровым. Об их счастье. Казалось оно ей неправдоподобным, а оттого — зыбким, непрочным.

— Мне странно все это, — призналась она, перестав кромсать картошку. — Иногда кажется — проснусь, и все исчезнет. И он, и все… И опять я одна. И ничего нет…

— Странно ей! — воскликнула Любава. — Что странного-то, я не понимаю? Встретились два человека, полюбили. Не бывает, что ли?

— Бывает, но такое… Он ведь совсем свою жизнь изменил ради меня. Совсем, круто. А если он поймет, что не может жить в деревне? Поймет и уедет?

— Ох, ох, ох! Заголосила! Изменил — значит, хотел этого. Значит, что-то его в той жизни не устраивало. Искал чего-то, вопросы себе задавал. Уважаю я таких. Чего смеешься? Уважаю. Вообще на мужиков смотрю как на детей. Все дети, все играются в кого-то. Кто в царя играет, кто в бандитов, кто в деловых и крутых. А настоящих, которые не играются, тех мало. Вот твой Добров — настоящий. Из тех, кто придет, трезво оценит, разрулит любую ситуацию. Силой, но без подлости. Молодец. И ты, Поля, молодец, что счастья своего не упустила.

— Сплюнь!

Любава суеверно сплюнула три раза через левое плечо и постучала по столу.

— Кстати, тебе привет от Панина.

— Батюшки! Что это с ним? Вспомнил…

— Да так, виделись. Предложил мне выдвинуть свою кандидатуру в районную Думу.

— А ты?

— Обещала подумать. Ну так вот — не наврал он про дом для врача общей практики-то! Проект показывал. Ничё домик. Полдома — для приема больных, полдома — жилая. Балкон, усадьба — все дела.

— Хорошо бы, — вздохнула Полина. — Я соскучилась по работе.

— В медицину уйдешь — по клубу своему будешь скучать, по театру.

— В театре можно остаться для души. Клавдия Семеновна новую пьесу подобрала. Только с кем ставить-то? Ольга в декрет уйдет, Володька с Ирмой уехали.

— Ничего о них не слышно?

Полина сходила в спальню, принесла конверт.

— Вот, Ирма письмо прислала. Правда, обратный адрес — до востребования. Боится.

Любава развернула письмо. Оттуда выпала фотография. Она говорила сама за себя. На снимке они были втроем: Ирма смеялась и прижималась к Володькиному плечу. Тот держал на руках Катю. Малышка тоже смеялась и показывала пальцем в фотоаппарат.

— Счастливы, значит, — сделала вывод Любава. — И слава Богу. Ну а Гуськовым не позавидуешь, — после паузы продолжила она. — Как говорят, беда не приходит одна.

— Макаровну жалко. Сразу оба сына за решетку попали. Она только после операции, слаба еще. Я на днях к ней заходила. Похудела она, есть ничего нельзя, диета.

— Чё жалеть-то? — возразила Любава. — Они знали, чем занимались. Хотя, конечно, оказались крайними. Знаешь, как на самом деле было? Как раз перед выборами губернатора объявили месячник по борьбе с преступностью. Ну, как обычно. Нужно что-то крупное раскрыть, отчитаться. Мишкин звонит Лысенькому (это их глава, бандитов местных). Звонит, значит, Лысенькому и говорит: как хочешь, я должен кого-то поймать. Сдавай, мол, кого не жалко. И работай дальше.

— А тот что?

— Тот не соглашается: моих, мол, пацанов не трогай. Я тебе, мол, плачу исправно и отвали. Тогда Мишкин говорит: меня могут снять за то, что месячник плохо провел, придет новый вместо меня и твою контору накроет.

— Ну? — Полина бросила все дела, голову на локти положила, слушала.

— Тот задумался. Есть резон в словах мента, как ни крути. Кого-то придется сдать. А Мишкин и говорит: вот твои Гуськовы засветились со своей мамашей, народ бог весть что про них перед зданием администрации кричал, и тем более на камеру сняли.

— Да, Ванюша мне показывал.

— Ну вот. Про них все, мол, знают, что они в своей мастерской краденые машины разбирают. Жалко тебе их, что ли?

— И Лысенький согласился?

— Он не дурак. С Макаровной-то у Павла прокол вышел. Она, как очнулась, как все узнала, наехала на Павла. Тот побежал заявление забирать. Псих. Ну, ты эту историю знаешь.

— Да, Макаровна меня не подвела, — согласилась Полина. — Дай Бог ей здоровья.

— Будет здоровье с такими сыночками, — отозвалась Любава. — Ну так вот. Лысенький подумал и сдал Гуськовых.

— Да… — потрясенно выдохнула Полина. — Ну а ты-то откуда все знаешь?

— Боже ты мой! — всплеснула руками Любава. — Тоже — секрет! Райцентр — та же деревня. Кирюхин под хмельком своей жене проговорился, а она у меня в пекарне тесто берет на пироги каждую субботу. Я теперь все дела знаю.