Наш пароход «Аю-Даг» бежал как другие. Он вел на буксире баржу. Кабель лопнул, и, несмотря на крики людей на барже, он продолжал бегство.

Я думаю, что было бы лучше для нас, если бы интернациональный военный флот вовсе не приходил в Новороссийск. Мы слишком надеялись на его защиту, и его неожиданное бегство посеяло панику среди пароходов. Роль этого могучего флота осталась для меня тайной. Почему он стрелял накануне без всякой видимой надобности по Тоннельной и почему он не стрелял сегодня, когда это было необходимо? Не могу поверить, что флот испугался двух трехдюймовок. Тогда зачем он находился в Новороссийске? Чтобы бежать при первом выстреле и уничтожить легенду «могущества Запада» и у русских красных и белых, и у турок, и у многих других, кто раньше в него верил?

Хороший залп этого флота мог оживить в нас надежду, заставил бы задуматься большевиков и даже мог изменить ход истории. Но, страстно нами ожидаемый, этот залп так и не последовал.

Только один маленький черный миноносец не пустился бежать. Это было единственное русское военное судно. Он вышел на середину бухты и своими пулеметами заставил замолчать красные орудия. Потом прошел к югу и обстрелял красный пулемет, который преграждал дорогу в Туапсе. Он вернулся в бухту, остановил пустые убегающие пароходы. Одного пустого заставил взять часть людей с перегруженного парохода, другого направил на Туапсе. Капитаны исполняли его приказания, потому что он был очень решительным.

– Возьмите баржу на буксир, иначе я вас торпедирую.

Одним словом, капитан миноносца внес некоторый порядок в общий ералаш. Мне кажется, он был единственный, который не потерял головы. Другие начальники – а ведь их должно было быть порядочно – никак себя не проявили.

Нам очень повезло – море было спокойное и ни одно из перегруженных суден не опрокинулось.

Впоследствии обвиняли главное командование в том, что оно брало русские части и отказывалось брать казаков. Это не совсем справедливо. Не думаю, чтобы было злое намерение, а просто неспособность. Никто посадкой не руководил. Части садились сами. Те части, которые сохранили дисциплину, могли погрузиться, потому что они представляли силу. Казаки же в большинстве случаев потеряли свои формирования, дисциплину и митинговали. Они явно выразили враждебность главному командованию, и вполне понятно, что командование не желало ввозить заразу в Крым. Теперь это с возмущением отрицается казаками, но тогда было именно так.

Кроме того, не все казаки митинговали, и было немало частей казачьих, переехавших в Крым. Так, наши обе батареи работали в Таврии сперва с Волчьим Кубанским полком. Затем ходили в десант на Кубань с Кубанской первой конной дивизией генерала Бабиева. С донцами мы не работали, но встречались в Крыму. Знаю, что там дрались донцы генерала Фикцелаурова: 5-й Калмыцкий и 18-й Донской полк. Генерал Врангель послал пароход с оружием и вывез с боем интернированных кубанских казаков из Грузии. Это было сделано с риском дипломатических осложнений не только с Грузией, но и с западными державами.

То есть я хочу сказать, что немитингующих казаков брали охотно, а митингующих брать не хотели и правильно делали. В нашей батарее было порядочно линейных кубанских казаков, и все они переехали в Крым и остались в батарее до конца.

Новороссийск был катастрофой белого движения. Мы потеряли громадную, плодородную и густо населенную территорию, весь материал и, вероятно, две трети нашей армии. Сколько офицеров, оставленных в лазаретах, застрелилось? Сколько было расстреляно и сколько утоплено в бухте? В Новороссийске погибли результаты двухгодичной славной борьбы. Союзный флот присутствовал при этом как зритель. Никогда наша армия не переживала такой катастрофы в боях с красными. И вот, эта катастрофа была ей причинена своим же собственным генеральным штабом. Генерал Деникин должен был отказаться от командования, его принял на себя генерал Врангель.

Мы направились в Крым, чтобы продолжать борьбу с большим опытом и меньшими иллюзиями. Это произошло в конце марта или начале апреля 1920 года.

Феодосия

«Аю-Даг» шел медленно, подошли к порту Феодосии. Мы были в Крыму.

– Стойте неподвижно, – крикнул капитан. – Не наваливайтесь на один борт. Когда причалим, не бросайтесь, как бараны, а сходите потихоньку. Пароход может опрокинуться даже у пристани. Трюм у нас не нагружен.

Все обошлось благополучно, и мы очутились на пристани.

Меня охватила радость: спасен! Жив! Вот это повезло! Я стал смеяться, петь и почти плясать. Мы слишком долго шли локоть к локтю со смертью, причем все преимущества были на ее стороне. И наконец, мы на какое-то время были в безопасности. Бе-зо-пас-но-сти, поймите это! Это может оценить только человек, вышедший из долгой смертельной опасности.

Очень хотелось есть. Мы ничего не ели и не пили в течение двух дней. И это было наше счастье, потому что из-за тесноты на пароходе справлять натуральные потребности было невозможно. Я пошел искать съедобного. Не нашел, но увидел, как казак открыл какую-то банку, высыпал на ладонь белый порошок и взял в рот. Казака перекосило, и он стал плеваться. Я взглянул на этикетку: сахарин. Тотчас же купил литровую банку за 200 рублей и позднее в Керчи продал ее за двадцать тысяч, причем вся батарея пользовалась сахарином.

Набережные Феодосии скорей голы, как набережные всех портов мира. Но мне они показались верхом красоты. Этот воробей, как он великолепен. Скачет и чирикает… А это чахлое деревце, какая в нем нежность! Какое счастье ими любоваться, видеть солнце, небо. Ведь мой труп очень просто мог бы гнить где-нибудь на Кубани или в Новороссийске или болтаться в глубине бухты. А я вот тут – молод, здоров и живой. Живой. Ха, ха, ха!

Полковник Шапиловский послал меня с двумя солдатами-квартирьерами. Мы пошли через весь город. Я улыбался каждому встречному. Наверное, мои чувства были написаны на моем лице, потому что все встречные мне тоже улыбались. А начальник какого-то обоза, узнав, что мы из Новороссийска, дал нам хлеба и консервов. Мы на них набросились, как голодные, но все же принесли кое-что и в батарею. Нас, квартирьеров, отозвали на вокзал.

Тут мы узнали счастливую новость: у нашей батареи в Крыму были два орудия на фронте. И мой брат был живой и находился с этими орудиями. Слава тебе, Господи. Какая двойная радость!

Это было то орудие, которое обоз отправил с капитаном Ковалевским. Они были отрезаны при отступлении от Дона и усиленными переходами направились в Крым. По дороге они подобрали и запрягли кем-то брошенное орудие, так что получился взвод. Они добрались до города Геническа и ушли на Арбатскую стрелку, где и стояли на фронте.

Александрову тоже удалось выехать из Новороссийска. Люди 7-й батареи были взяты на английский крейсер «Калипсо» в обмен на шампанское, которое 7-я захватила в Абрау-Дюрсо. Александрову позволили перейти в нашу батарею. Он приехал в Керчь двумя днями поздней нас, тотчас же заболел тифом и долго лежал в нашем лазарете. Между прочим, во время отступления брат тоже болел тифом. Его не бросили и возили за батареей. В Керчи я его не застал, он был на Стрелке.