Док дождался перерыва между отделениями и поздоровался, рассчитывая ещё на один трюк Человека-Невидимки, но теперь у Дика был вид матроса в увольнительной, он желал жить мгновеньем, пока не настанет пора возвращаться в то или иное своё рабство.

— Мне выходной выпал. — Он всмотрелся в свет над океаном. — Но, похоже, я, может, и в самоволку уйду.

— Тебя отвезти обратно в Топангу? Если с тобой внутрь заходить не придётся, то есть?

— О, там всё уже схвачено. Теперь всё чётко.

— В группу Драк вошёл?

— Серьёзно. Дело в цыпах. Никто из них уже не справлялся, поэтому собрались все вместе, вломились и наняли экзорциста. Какой-то буддистский жрец из Храма в центре города. Однажды заявился и проделал то, что должен, и теперь «Доски» и весь дом с ними официально дезомбифицированы. С ним подписали договор на обслуживание — регулярно проводить духовные проверки периметра.

— А кто-нибудь из банды, типа, вдруг узнал тебя?

Тот пожал плечами.

— Наверно. Сейчас уже не так важно, как раньше.

Пока дошли до машины, туман сгустился. Док и Дик сели, Док на пару махов включил дворники, и поехали по Пирс-авеню.

— Выхарю у тебя покурку? — сказал Дик. Док протянул ему пачку с торпеды, вжал прикуриватель и свернул влево на Тихоокеанскую прибрежную. — Эй, а это что за кнопка у тебя?

— Э-э, может, не, это… — Их с головами окатило пробивающими до кости раскатами «Пинк-Флойдова» «Межзвёздного ускорения». Док нащупал ручку звука. — … «Вибрасоник». Занимает полбагажника, но когда нужно, он есть.

Заехав под взлётную полосу аэропорта, они на минуту потеряли музыку, и Док сказал:

— Значит, «Доски» больше не зло?

— Может, только попутавшие иногда. А ты знаешь такую группу, у кого иначе?

— И ты теперь опять с ними лабаешь?

— Присматриваюсь. — Док знал, что продолжение следует. — Видишь ли, мне всегда надо было думать, что кому-то не насрать. Когда позвонили из «Бдящей Калифорнии», было, типа, так, будто кто-то всё время наблюдал, кому я нужен, кто увидел во мне такое, о чём я сам в себе не подозревал…

— Дар, — сказали ему, — проецировать альтернативные личности, внедряться, запоминать, потом докладывать.

— Шпион, — перевёл Дик. — Стукач, брус легавый.

— Очень хорошо оплачиваемый актёр, — ответили ему, — только без поклонниц, без папарацци или тупой публики. Об этом волноваться не придётся.

Это означало соскочить с героина — ну, или накрайняк с той мартышки, что у него была. Ему рассказывали истории про торчков, овладевших своими пристрастиями. Это называлось «Высшей Дисциплиной» — она требовала больше религиозной, спортивной или военной дисциплин: из-за пропасти, которую тебе требовалось одолевать неустанно, всякий миг всякого дня. Дика повели знакомиться с некоторыми трансцендировавшими торчками, и он изумился их энергичности, цвету их лица, упругой походке, импровизационной живости ума. Если Дик отвечал требованиям или их превосходил, ему полагался премиальный стимул — раз в год ужалиться «перкоданом», который тогда считался «роллз-ройсом» опиатов.

Разумеется, значило это и то, что Надю и Аметист придётся покинуть навсегда. Но дома никто, всё время напоминал себе он, уже давно не бывал счастлив, а «бдюки» пообещали анонимно отправить Наде одноразовую выплату с прозрачнейшим намёком, что деньги пришли от Дика. Однако выглядеть должно было так, будто он им это оставил по завещанию, ибо для выполнения этого конкретного задания он должен перевоплотиться в одну или несколько новых личностей, а старая личность — Дик Харлинген — должна перестать быть.

— Подделать мою смерть? Ой, я не знаю, чувак, в смысле — это ж очень дурная карма. Не знаю даже, хочу ли я, как это называют «Маленький Энтони и Империалы», «искушать руку судьбы», понимаешь?

— Зачем считать это смертью? почему не реинкарнацией? Все хотят себе иной жизни. Вот твой шанс. Больше того, ещё и развлечёшься, жопой рискнёшь так, как в героиновом мире тебе и не снилось бы, а платят тут жирно, гораздо лучше зарплаты — если ты когда-нибудь работал за зарплату, то есть.

— А новые кусалки можно?

— Фальшивые зубы? Устроим.

Кроме того, Дика заверили, что на его сбытчика Ле-Драно дали слам, и он устроит так, что на месте передозы найдут какой-нибудь особо смертоносный неразбодяженный белый китаец. Дику посоветовали замазаться ровно такой дозой, чтобы достоверно смотреться в неотложке, но не двинуть кони.

— Не самая любимая часть проделки для меня, притален Дик Доку. — Там, типа, было: лучше б ничего теперь не проебать, не терять соображалова, ну и я, само собой, всё растерял. В общем, чуть не слопал Большую Сосиску.

— А откуда у твоего сбытчика этот героин? — спросил Док, скорее блюдя формальность.

— Какая-то кучка пухлых шиферов возит напрямую — с ними Ле-Драно обычно не связывался. Кто бы ни были, напугали они его до дрища, хотя он просто был посредником, чтоб не вышли на этот другой источник. А они ему постоянно твердили: «Никому ни слова». Молчание — вот их большая тема. Поэтому, когда он тут на днях всплыл в канале, знаешь, я само собой не мог не заинтересоваться?

— Что угодно могло быть, — сказал Док, — история у него длинная.

— Наверно.

В итоге, как и прочие обратившие души до него, Дик оттрубил небольшой неудобный срок в «Хрискилодоне», в программе по соскоку с героина: визиты в Мастерскую по обслуживанию улыбок доктора стоматологии Руди Блатнойда казались там чуть ли не каникулами. Новые зубы означали новый мундштук, и здесь тоже потребовалась некоторая подгонка, но в конце концов как-то ночью он оказался в кабинке уборных «ЛАКСа» — передавал под перегородкой компрометирующие записки на туалетной бумаге одному законодателю штата с тайными сексуальными томленьями, которого «бдюки» желали иметь, по их выражению, «в команде». После этого — догадался он — прослушивания задания постепенно стали требовать от него больше и больше: иногда в подготовку входило чтение Герберта Маркузе и Председателя Мао, а это включало и проблемы понимания, мало того — ещё и ежедневные разминки в додзё в Уиттьере, постановку произношения во внешнем Голливуде и уроки избегающего вождения аж в Чэтсуорте.

Совсем немного погодя Дик осознал, что патриоты, им рулившие, сами рулились совершенно другим уровнем власти, который, судя по всему, считал себя вправе на хую вертеть жизни тех, кто не был так же хорош или смышлён, как они, а это означало — всех. Дик узнал, что его пометили ярлыком «личность с привычкой», рассчитывая, что он, пристрастившись к стукачеству, сочтёт, что соскочить с такой жизни так же трудно, как с героина, если не трудней. Вскоре его начали отряжать тусоваться в студгородках — университетов, общинных колледжей, старших школ — и медленно научаться просачиваться во всевозможные антивоенные, антипризывные, антикапиталистические кружки. В первые месяцы он был так занят, что не оставалось времени даже подумать о том, что он вообще натворил и есть ли у всего этого будущее. Однажды вечером в Вествуде он шёл по пятам за элементами одной группы в УКЛА, называлась она «Союз Ловцов из Бонгов Дыма» (СЛОБОДы), когда заметил маленькую девочку, возраста где-то Аметистового: затаив от восторга дух, она стояла перед освещённой витриной книжного магазина и звала маму, чтоб подошла и тоже посмотрела. «Книжки, мама! Книжки!» Дик замер как вкопанный, а его добыча тем временем занималась своими вечерними делами и дальше. Впервые с тех пор, как Дик подписался к «бдюкам», подумал он хоть сколько-нибудь о семье, которую бросил ради того, что полагал, должно быть, гораздо важнее.