Но в тот день, о котором я хочу рассказать, в Варшаву доставили не диковинное животное, а гроб. Я не видела, как его выгружали на тротуар. Не слышала рыданий поднявшей крышку директрисы приюта.

Я гуляла в полях с ребенком и с моим приблудным псом, которого пыталась воспитывать. Он любил попрошайничать, вставая на задние лапы, и у меня никак не получалось отучить его от этой привычки. В те легкоуязвимые дни ходить на задних лапах не годилось. Поэтому я взялась учить его танцевать. Когда у пса это получалось, мне слышался дедушкин смех. Вот уж не думала не гадала, что когда-нибудь услышу, как смеется зайде, но сейчас слышала это, словно наяву: и фырканье, и шлепанье по колену. Ничего призрачного, ничего памятного в этих звуках не было, но слышались они яснее ясного. Одного этого хватало, чтобы продолжать дрессуру. При виде этого собачьего вальса у меня вновь пробуждались мечты.

В тот день мы как раз и упражнялись в полях, пока Малыш, равнодушный к цирковому искусству, резвился на травке. У нас, можно сказать, даже музыка была. Где-то вдалеке мостили улицу, и камни пели на разные голоса. Их звон разносился над городом и поднимался по веткам яблони-кислицы. Тут и там мощно перекликались скворцы, трепеща от напряжения, как дождевые капли на оконной раме.

Под эту музыку камня, птиц и дедова смеха пес и постигал азы хореографии.

Я настаивала, чтобы он побольше занимался. Настанет день, внушала я ему, когда кто-нибудь заметит твои таланты и пригласит сниматься в кино. И тогда нас ждет блестящее будущее, ты согласен? Мой пес не соглашался. Он терпеть не мог заниматься, прямо как Перль, и не проявлял ни малейшей склонности к искусству. Но ради меня готов был даже танцевать, и я аплодировала ему после каждого удачного поворота или вращения.

Впрочем, перестав хлопать, я все равно слышала аплодисменты. Кто-то бил в ладоши у меня за спиной. Я покраснела. Было бы чем гордиться: собачьи танцы. Это занятие для одиночек, печальная круговерть.

Однако, посмотрев через плечо, я увидела себя. Точнее, девочку, сильную и нынче уже не одинокую. Девочка выглядела куда счастливее, чем я могла бы вообразить. Она с улыбкой хлопала в ладошки, пес в танце двинулся к ней и заюлил у ее ног, забыв о выступлении. Девочка хлопала. Невзирая на то, что опиралась на костыли.

Вам когда-нибудь приходилось видеть лучшую часть себя вблизи? С такого небольшого расстояния, о каком вы и мечтать не могли после разлуки? Если да, то вы наверняка понимаете, какая это радость. Сердце мое рвалось из груди, язык онемел от счастья. Селезенка сообщала легким, что те проиграли спор: я же вам говорила, ликовала селезенка, а мысли, мои розовые мысли устремлялись в будущее, которое я считала потерянным.

Она опустила костыли, и мы сели спиной к спине, позвоночником к позвоночнику, как в игре из раннего детства.

Признаюсь: я подглядывала, что она рисует.

Подглядывала не для того, чтобы жульничать, а просто потому, что это моя сестра. Я должна была ее видеть. Уверена: вы поймете.

Нарисовали мы несколько маков. Изобразили их в виде тугих бутонов, которые, возможно, никогда не расцветут, нарисовали в честь мамы и зайде, а потом добавили речку, в честь папы. Нарисовали поезд, пианино, лошадь. Нарисовали детей, которые родятся у Стаси, а еще детей, которые никогда не родятся у меня. Нарисовали пароходы, увозящие нас из Польши, и самолеты, доставляющие нас обратно. Шприц рисовать не стали, костыль тоже, а субъекта, который искалечил наши судьбы, – тем более. Зато нарисовали небеса – они будут хранить нас до конца дней, и деревья – под ними будут сидеть две девочки, которым, скорее всего, не суждено жить без надлома, и лишь когда рисунок был закончен, моя сестра заговорила.

– Давай попробуем еще раз, – сказала Стася.

Мне не пришлось подхватывать ее фразу. Я знала, что она имеет в виду: нам предстояло заново учиться любви к этому миру.

Хочу поблагодарить:

Джима Ратмена – за его щедрый вклад в мою писательскую деятельность и годы вдохновения, озарившие путь к этой книге.

Ли Будро, несравненного, героического редактора, – я по-прежнему благоговею перед ее искренней поддержкой любых мечтаний, печалей и душевных порывов, которые нашли отражение в этой книге.

Всех потрясающих сотрудников издательства Little, Brown and Company, литературного агентства Sterling Lord Literistic, а также моих зарубежных издателей.

Фонд Дэвида Берга – за любезную поддержку, а также моих учителей и коллег в Колумбийском университете.

Пранава Бехари, Адама Каплана, Стивена О’Коннора, Лидию Миллет, Джойс Полански, Карен Расселл, Джорджа Санчеса, Руди Браун: прочувствовать ваше влияние и дружбу – это чудо.

Семейства Конар, Круз, Ким и Со. Бабушку и дедушку. Джонатана и Коко. (За то, что взяли на себя смешное и будущее.)

Моих родителей, чей оптимизм и внимание к красоте позволили мне сохранить себя. (Особое спасибо папе за поле маков, подаренное мне, когда я в нем больше всего нуждалась.)

Филипа Кима – за дарование, животных и анекдоты. Не понимаю, как кто-то пишет без тебя.

А дальше у меня просто не хватает слов. Но я должна попробовать отблагодарить Еву и Мириам Мозес за их вдохновляющую сестринскую любовь и искренность девичьего духа. И я должна попробовать еще раз отблагодарить Цви Шпигеля, Гизеллу Перль, Алекса Дикеля и бесчисленное множество безымянных свидетелей, чьи истории подтолкнули к написанию этих страниц. Эта книга живет только на фоне ваших воспоминаний.

На создание этой книги меня вдохновило необыкновенное произведение Лусетт Маталон Ланьядо и Шейлы кон Дикель «Дети пламени». Я очень многим обязана также следующим публикациям:

Sara Nomberg-Przytyk’s Auschwitz: True Tales from a Grotesque Land;

Tadeusz Borowski’s This Way for the Gas, Ladies and Gentlemen[4];

Eva Mozes Kor and Mary Wright’s Echoes from Auschwitz: Dr. Mengele’s Twins;

Arnost Lustig’s Children of the Holocaust;

Elie Wiesel’s Night[5];

Diane Ackerman’s The Zookeeper’s Wife;

George Eisen’s Children and Play in the Holocaust: Games Among the Shadows;

Rich Cohen’s The Avengers;

Mary Lowenthal Felstiner’s To Paint Her Life: Charlotte Salomon in the Nazi Era;