– Пошто расправу жителям града сего творите?

– Сии тати, пользуясь отсутствием князя Ивана Жигимонтовича, его двор пограбили и пожгли, да пойманы на горячем! – тут же ответил ему Вельяминов.

– Что, ты шутишь разве, воевода? – переспросил староста, подходя к плачущему парню, потерявшему туес. – Это Парамошка, что ли, тать? Да вы на него посмотрите, ну какой из него душегуб? У него же еще молоко на губах не обсохло!

Окружающие нас местные жители одобрительно зашумели, а староста, воодушевленный их поддержкой, продолжал:

– Или Кирюха татем стал? – указал он на мужичка, собиравшегося драть лыко. – Оно конечно, уронила его мамка в детстве, так от этого татями не становятся!

– Как уронила? – опешил от напора отец Мелентий.

– Да кто же его знает, как она это сделала, – охотно пояснил ему самодеятельный адвокат, – я того не видал, а баба была, чего там говорить, бестолковая. И оттого Кирюха иной раз и по снегу, бывает, за лыком ходит, чего с него взять?

Услышав эти слова, толпа радостно заржала, а вместе с ними заулыбались и некоторые из рейтар Аникиты.

– Да и Ивана Жигимонтовича мы чтим за то, что он нам пособил от казаков воровских отбиться, однако что-то я не упомню, чтобы он у нас двор где поставил или купил!

Толпа вновь одобрительно зашумела и угрожающе сомкнулась. Отец Мелентий нахмурился, а Вельяминов и его люди положили руки на рукояти сабель. Ситуация в любой момент могла измениться к худшему, и я вышел вперед.

– Здрав будь, Еремей Силыч, – припомнил я имя старосты, – правда твоя, не было у меня двора своего в граде вашем, только что-то я не пойму тебя. Если двор не княжеский, так его что же, и подпалить можно? Если так, то давайте я вон тот запалю, с журавлями над маковкой, – и указал на двор самого старосты. – А ежели дворы палить почем зря неможно, так давайте разберемся, кто двор-то подпалил? И кто человека, с которым у меня ряд заключен, чуть до смерти не убил со всем семейством?

– Так, может, двор однорукий сам и поджег? – закричал кто-то из толпы.

– Ага, а еще сам себя ослопом по голове ударил! – с готовностью согласился я и тут же добавил: – А что вы, люди добрые, про сие скажите? – и показал всем присутствующим найденное ружье.

– Не ругайся, князь, – примирительно заговорил староста, – оно конечно, грех случился, а только найти, кто из этой пищали стрелял, мудрено будет, не Парамошка же в самом деле.

– Может, и не Парамошка, – не стал я перечить, – однако стрелявшего найти можно. – И приказал рейтарам: – Ну-ка, служивые, заголите-ка их так, чтобы плечи видно было!

Вельяминов кивком подтвердил мое распоряжение, и его подчиненные тут же выполнили приказ. Заморачиваться развязыванием рук и сохранением одежды рейтары и не подумали, а потому просто рванули каждого за ворот, обнажив, таким образом, требуемую часть тела. Как и следовало ожидать, на плече у одного из них был изрядный, начинающий синеть кровоподтек.

– К стрельбе, как и ко всякому иному делу, навык нужен, – наставительно проговорил я, – откуда у тебя сие, раб божий?

– Лошадь лягнула! – ответил он мне, дерзко глядя в глаза.

– Это бывает, – сочувственно ответил я ему, – да только вот в чем закавыка. Лошади, мил-человек, твари божьи и хорошего человека вряд ли когда лягнут без дела. Так что если ты оправдаться хотел, то не получилось у тебя, не взыщи.

– Это откуда у тебя, Акиньша, лошадь взялась, чтобы лягнуть? – вступил в разговор староста Еремей. – Помнится, ты ее еще о прошлом годе барышнику свел.

– Что, знакомец? – спросил я у старосты.

– Да уж, наказал Господь, родитель у сего «знакомца» справный мастер был, а он уж и не знаю в кого такой уродился. Ни к ремеслу, ни к торговле, ни к какому иному делу. Было дело, возчиком был, так лошадь пропил!

– Ну вот видишь, Еремей Силыч, и нашелся тать. Знаешь что, а забирай его себе! Проводи дознание, спытай, кто у него в сообщниках да кто атаман. А как дознаешься, решайте всем миром. Хотите – жить оставьте, хотите – повесьте, а хотите – в скоромный день с кашей съешьте! А мне недосуг.

– Экий ты добрый, князь, жить оставьте, – а оно нам нужно, чтобы тать с нами в одном граде жил?

– Так ты же его только что защищал!

– Я жителей сего города защищал от суда скорого и, может быть, неправого, а уж коли его вина доказана, так какая ему защита?

Пока мы разговаривали, Акиньша стоял, понурив голову, и слушал увещевавшего его отца Мелентия. Потом в какой-то момент ухитрился вывернуть, как видно, не слишком хорошо связанные руки, выхватил из-за кушака какой-то острый предмет и, пырнув им монаха, кинулся бежать, надеясь, как видно, затеряться в окружающей нас толпе. Однако люди, готовые только что драться за него с рейтарами, сомкнули ряды и вытолкнули беглеца обратно, наградив попутно парой увесистых тумаков.

Староста от происшедшего впал в ступор, а я поначалу выхватил пистолет, однако, увидев, что Акиньшу уже вяжут, подошел к пострадавшему иеромонаху. Тот лежал на земле, и из раны в боку сочилась кровь. Оружием, поразившим отца Мелентия, был довольно длинный кованый гвоздь, заточенный как шило и превращенный таким образом в заточку. Разорвав его подрясник, я недолго думая полил рану аквавитом из фляги и, наложив чистую тряпицу, постарался перевязать потуже. После оказания первой помощи иеромонаха понесли на руках к ближайшему дому, а на площади тем временем решилась судьба Акиньши. Рейтары по команде Аникиты перекинули через сук ближайшего дерева веревку с петлей – и через несколько секунд тать уже болтал ногами в воздухе, разевая при этом рот в отчаянной попытке вдохнуть хоть глоток воздуха. При обычном повешении человек, как правило, умирает не от удушья, а оттого, что ломаются шейные позвонки, захлестнутые петлей, когда выбивают скамью из-под ног. Однако Акиньшу поднимали на сук медленно, и ему предстояло умереть куда более долгой и потому мучительной смертью. Я сначала хотел остановить казнь, полагая важным прежде допросить татя на предмет выявления сообщников. Но потом, поглядев на озлобленные лица рейтар и местных жителей, не стал вмешиваться. С их точки зрения, разбойник, подняв руку на священника, сам вычеркнул себя из числа людей, а собаке – собачья смерть.

– Что с отцом Мелентием? – спросил меня встревоженно Аникита, едва казнь закончилась.

Надо сказать, что иеромонах пользовался большим авторитетом среди его ратников. Да и сам Вельяминов относился к нему с большим почтением, особенно после стычки с казаками в Вологде и посещения преподобного Сильвестра.

– Все в руце божией, – отвечал я ему, – ты же знаешь, я не лекарь, что смог сделал, надеюсь, что этого достаточно.

– Крови, поди, много потерял…

– Хуже было бы, если бы кровь внутрь текла, так что это еще не самое страшное. Мелентий человек крепкий, а Господь не без милости. Впрочем, пойдем посмотрим, как его староста устроил.