Через час она выходит, на ней подвенечное платье. Черное, элегантное и немного печальное, но в ней самой нет печали.

— Ты такая красивая! — восхищаюсь я.

— Я подумала, что нам обоим следует быть в черном, — говорит она.

Я хотел надеть новый галстук от Cerruti,[15]но Марианне просит:

— Никаких галстуков, мальчик мой! Они тебе не идут.

Через Штадтпарк мы идем к норвежскому посольству. Приятно греет солнце, но неожиданно в воздухе появляется что-то резкое и с юго-запада набегают тучи.

В канцелярии нас встречают приветливо. Секретарь, пожилая дама с темными вьющимися волосами, представляется нам как фрёкен Бьёнг. У нее такой вид, будто она объездила весь мир. Это придает ей известную властность, и я рад, что процедуру оформления брака будет проводить именно она. Посол обеспечил свидетелей — двух служащих посольства, фру Реймерс и господина Палстрёма. Это только формальность. Они проделывали это раньше уже множество раз. Оказывали такую услугу своим романтически настроенным соотечественникам, которые обручились в то время, когда в Норвегии по радио передавали Новогодний концерт из Вены, и хотели потом, чтобы их брак был заключен в самой красивой обстановке. Мы купили кольца в ювелирном магазине на Кёртнерштрассе. Я спросил у Марианне, нужен ли ей свадебный букет, но она от него отказалась.

— Глупо таскаться с букетом. Лучше купим на эти деньги шампанское.

Нас вводят в большую красивую комнату, где должна состояться церемония бракосочетания.

Мы стоим рядом, перед нами — фрёкен Бьёнг, фру Реймерс и господин Палстрём. Ни я, ни Марианне не придаем особого значения ритуалам, но я замечаю, что у меня дрожат колени, что я нервничаю и вместе с тем я счастлив. Мною владеет чувство какой-то нереальности из-за того, что это действительно происходит, что Марианне воспринимает меня серьезно и согласилась выйти за меня замуж. Я думаю об Ане. Интересно, понравилось бы ей это или нет? Думаю, по крайней мере надеюсь, что понравилось бы. Я словно разговариваю с нею, она как будто присутствует у меня в голове, и я объясняю ей, что это продолжение моей любви к ней, что она не умерла, что она возродилась в жизни своей мамы, что она исходная точка моей страсти, и мой теперешний поступок я совершаю главным образом потому, что мне хочется, чтобы она жила и не сердилась на меня. Эта мысль трогает меня до слез, в то же время я замечаю, что Марианне совершенно спокойна, она стоит с легкой улыбкой, не обнаруживая вообще никаких чувств, и я понимаю, что должен взять себя в руки. Марианне пожимает мне руку, а фрёкен Бьёнг начинает свою речь:

— Дорогие жених и невеста! Вы пришли сегодня сюда, чтобы сочетаться браком. Когда двое людей решают жить в браке — это большое и важное событие…

Потом она спрашивает, хотим ли мы получить друг друга. Мы отвечаем: «Да». И фрёкен Бьёнг объявляет нас супругами. Мы надеваем друг другу кольца. Рука у меня дрожит. Мы целуем друг друга.

— Я так счастлива, — говорит Марианне Скууг Виндинг. Она захотела сохранить обе фамилии.

Меня обуревают чувства. Им аккомпанирует погода. За окном проливной дождь и гроза.

Мы возвращаемся на такси, и наш свадебный обед проходит в ресторане отеля. Гусиная печенка и белая спаржа. Мы пьем шампанское и белое вино. Едим лесную землянику с мороженым и пьем кофе с граппой. Мы сидим в ресторане долго и беседуем о судьбе, которая привела нас к этому событию в нашей жизни. И строим планы своего свадебного путешествия.

Потом, обнявшись, уходим в свой номер.

— Все остальное закажем в номер, — говорит Марианне и игриво касается рукой моего затылка.

В субботу мы просыпаемся поздно. Марианне дарит мне послесвадебный подарок. А я и не знал, что существует такой обычай. Собственно говоря, это я должен был сделать ей такой подарок. Она дарит мне два билета в партер, пятый ряд, на сегодняшний концерт Венского филармонического оркестра в Музикферайн.

— Я надеюсь, тебе это понравится, — говорит она и показывает мне программу. Третья симфония Малера, дирижер Клаудио Аббадо.

В самую точку, думаю я. Я ценю эту симфонию выше всех остальных. Но она и волнует меня больше всего.

Я говорю об этом Марианне.

— Почему она тебя так волнует? — спрашивает Марианне.

— Потому что в ней так много страшного и жестокого, по крайней мере в начале. И вместе с тем она взмывает в небеса выше всех других симфоний, которые я знаю. Такое впечатление, будто Малер хотел превзойти Бетховена, охватить всю жизнь и тайну существования в единой музыкальной живописи.

— Как красиво, — говорит Марианне и прижимается ко мне. — Скажи еще что-нибудь. Я люблю слушать, как ты говоришь о музыке, которая тебе нравится.

— Я где-то читал, что в черновике этой огромной партитуры Малер написал названия к каждой из шести частей. Знаешь, как называется первая часть? «Пан просыпается. Приход лета».

— Сильно сказано.

— И написано тоже. Это душераздирающий рассказ. Борьба между жизнью и смертью, а между ними изумительно красивые вставки, своего рода безумная тоска. Может, поэтому, пока ты была в клинике, я чаще всего слушал именно эту симфонию. Но уже во второй части начинается идиллия, радость мелочам жизни. Эту часть Малер назвал «Что мне рассказывают цветы». Но в третьей части, в скерцо, которая называется «Что мне рассказывают звери», страшное возвращается в виде грозы, неожиданной опасности, хищника. Малер описывает это ощущение необычайно реально. Сначала он рисует рай, чувство, которое человек испытывает, когда входит летом в австрийский лес и слышит вдалеке грустный звук охотничьего рога. Этакое дрожащее примирение с природой и мирозданием. Но идиллия не может длиться долго! Случается что-то страшное. И Малер пугает нас сильнее, чем может напугать сама природа.

— Ты так живо говоришь об этом! Мне даже страшно!

— Но после этого начинается примирение, или возрождение. Может быть, таково кредо самого Малера, его Символ веры. Четвертая часть — «Что мне рассказывает человек» — восхитительная элегия, в которой меццо-сопрано поет знаменитый текст Ницше из «Так говорил Заратустра» — «О человек! Бди!..» Прости неуклюжий пересказ, я не силен в немецком. Смысл текста примерно такой: «Что нам говорит глубокая ночь? Я спал. И проснулся после крепкого сна. Мир бездонен, он глубже, чем думает день. О люди, горе глубоко! А тоска еще глубже, чем горе сердца! Горе говорит: „Умри!“ Но тоска заслуживает вечности. Глубокой, глубокой вечности».

Произнося этот текст, я смотрю на ее плечо. И вдруг вижу, что оно покрывается гусиной кожей.