Страшнее всего выглядел этот «объявленный» голод на Украине. Вся республика была разбита на районы, которые охранялись войсками, и при попытке «перейти границу» солдаты открывали огонь. Страдали не только крестьяне, страдали и горожане – им тоже вдруг оказалось нечего есть, особенно в небольших городках. В то же время был брошен клич: «Все на борьбу с голодом!» В Лиге Наций с призывом помочь голодающей России выступил известный полярный исследователь Нансен, однако желающих помочь оказалось немного, а самого Нансена из Лиги Наций тут же отозвали. Западные страны не собирались помогать государству, торгующему зерном. Стране пришлось изыскивать внутренние резервы и… не давать голодающим бежать с земель, охваченных голодом. Очевидно, боялись не только паники, но и того, что голод охватит наряду с черноземными областями и весь СССР. Конечно, какие-то меры принимались: в некоторых местах проводились акции вроде спасения от голода детдомовских детей, закупили зерно в Персии, но только получила это зерно не голодающая Украина, а Дальний Восток.

Правительство также сделало демостративный жест – сняло с постов чиновников, которые допустили голод, и некоторых провело по делам о вредительстве.

А нужно было просто снабдить пострадавшие районы из государственных запасов. Всех пострадавших, а не какую-то избранную по партийным критериям часть жителей, которых к тому же снабжали в глубочайшей тайне, точно шпионов или подпольщиков. У чиновников с продуктами питания в этих голодающих районах все было прекрасно.

Скорее всего, голод 1932–1933 годов был использован коммунистами точно так же, как и голод 1921–1922 годов. Тогда голод в Поволжье стал поводом для борьбы с церковью и разграбления ее богатств. Голод 1932–1933 годов стал поводом для полного перевода единоличных хозяйств в коллективное русло: если колхозникам удавалось выживать в этом кошмаре хоть както, то единоличные хозяева были практически искоренены. А если припомнить, что наибольшее число таких единоличников жило на Украине, то понятно, почему именно Украина и пострадала сильнее всего, и почему именно там вводились самые безжалостные и бесчеловечные методы борьбы с «голодной паникой». Именно оттуда в лагеря отправили наибольшее число заключенных – не за открытый мятеж, а за нескрываемое недовольство. Именно тогда появился пресловутый закон «о трех колосках», за вынос которых с колхозного поля даже дети пополняли ряды заключенных.

Опыт борьбы с жителями голодающих районов показал: если вовремя отсекать информацию, делать ее секретной и карать за разглашение секретов как за государственную измену, можно скрыть любые злоупотребления и преступления власти. Войска, контролировавшие опасный «периметр», показали, что они твердо исполняют приказы и не дрогнут, даже если придется стрелять в народ. Да, на этот раз перед ними были не мятежники с оружием в руках, а просто умирающие от голода мирные жители. Но войска не дрогнули. Врачи, которым полагалось заполнять документы на умерших, тоже никогда не писали «умер от голода», они писали «смерть от истощения». Страшное слово «голод» – просто не употреблялось.

Скрыть истинную причину голода – почти полную продажу урожая за рубеж – власти тоже удалось. Причинами несчастья называли и неурожай, и нерадивость самих крестьян, и бездарность некоторых чиновников, и пропаганду врагов народа, но только не государственную торговлю зерном. А народ… Что народ? Ну перемер частично. Ничего, не в первый раз. Бабы новых нарожают, велика мудрость!

В страну, только что пережившую два страшнейших опыта обращения в государственное рабство – индустриализацию и коллективизацию, – пришла новая напасть: политические процессы. Это были громкие судебные дела, и в газетах их освещали на первых полосах, то есть дела это были совершенно показные, иллюстрирующие сталинский принцип «усиления классовой борьбы по мере построения социализма». Параллельно с этими громкими процессами шли посадки совершенно тихие, невидимые и неслышимые. Был человек – и вот он вдруг исчезал.

Большинство таких исчезнувших тоже шли по политическим статьям, поскольку сроки по ним были больше, а рабочая сила в ГУЛАГе требовалась постоянно. Если крестьяне плохо несли лесозаготовительную повинность, то уж в лагерях эта повинность исполнялась безупречно, сколько положено – столько и исполнялось. И строительство крупных государственных объектов тоже осуществлялось за счет заключенных. А попасть под суд было так просто: не нужно было выходить на улицу с флагом Российской республики или кричать всенародно о созыве Учредительного собрания, достаточно было рассказать двусмысленный анекдот, или выразить сомнение в решениях власти, или просто отозваться с улыбкой на какой-нибудь идиотический приказ начальства. Всё это была крамола. Крамолой стало всё.

Последние предвоенные годы, всю войну и еще восемь послевоенных лет страна жила между лагерем и расстрелом. Как шутили заключенные, лагерь стал в стране самым свободным местом – говори что хочешь и сколько хочешь, ты и так уже сидишь по статье. Больше не дадут. Если, конечно, к мятежным мыслям не присовокупятся мятежные действия. И в лагерях с 1942 года начались групповые бунты. Первый такой официально зафиксированный случай произошел в Воркутлаге, восстание поднял вольнонаемный Ретюнин.

Ретюнин был начальником лагерного пункта Лесорейд. Он надеялся освободить заключенных Воркутлага и соседнего Печорлага, создать армию и сражаться против режима, который всем им искалечил жизни. В Воркутлаге ему удалось вместе с 80 каторжниками разоружить охрану и захватить ближнее село Усть-Уса, но удержать село они не смогли, и после кровопролитного боя отряд двинулся в сторону Печорлага. Ретюнин собирался захватить по пути оленьи упряжки и уйти от погони, но уйти далеко у восставших не получилось. Хоть они и скрывались в тайге, их преследовали вохровцы, в ближних городках были подняты по тревоге вооруженные партийные активисты. Стало ясно, что силы слишком уж неравны. Тогда было решено искать спасения у местных оленеводов, и отряд разделился на три части. Но и эта затея провалилась: всех разбили по отдельности. 42 повстанца погибли в боях, остальные были расстреляны. Но и поднятым на перехват беглецов повезло не слишком: они потеряли убитыми 33 человека, ранеными – 20, обмороженными – 52. А повстанцы хоть и погибли все, но целую вечность – восемь дней с 24 января по 2 февраля – были свободными людьми.