— Вы хотите получить сорок фунтов?

— И под строжайшим секретом, чтобы не узнал никто… даже ваш хозяин?

— Немножечко побаиваетесь его, да?

— А для чего вам нужны эти деньги?

Их многоопытные взгляды, изобличавшие полную осведомленность, совсем уничтожили миссис Броуди. Они шевелили пальцами, выставляя напоказ сверкающие перстни и как бы подчеркивая, что деньги имеют они, что нуждается в них миссис Броуди, и следовательно, она у них в руках.

Когда они выпытали у нее всю подноготную относительно дома, мужа, ее самой, ее семьи, они кивнули друг другу и встали оба, как один. Они сделали рейс по гостиной, потом громко и бесцеремонно протопали по всему дому, перетрогав, перещупав, повертев, погладив и взвесив в руках все вещи, сунув нос в каждый уголок, исследовав и высмотрев все решительно, а мама ходила за ними по пятам, как смиренная послушная собака.

После того, как они обозрели все вплоть до самых интимных деталей жизни в доме, скрытых внутри буфета, шкафов, в содержимом ящиков, и заставили миссис Броуди мучительно покраснеть, проникнув в ее спальню и, заглянув даже под кровать, — они, наконец, спустились вниз, глядя на все, только не на хозяйку. Она уже читала в их лицах отказ.

— Боюсь, что ничего не выйдет, леди. Мебель ваша немногого стоит — громоздкая, старомодная, неходкая! — сказал один с противным напускным чистосердечием. — Мы могли бы ссудить вам под нее две десятки или, ну, скажем, даже двадцать четыре фунта. Самое крайнее — двадцать пять, за вычетом нашего обычного процента, — продолжал он, вынув из жилетного кармана зубочистку и действуя ею так энергично, точно это способствовало вычислениям. — Ну как, согласны?

— Да, леди, — вмешался второй, — времена теперь плохие, и вы, что называется, ненадежная залогодательница. Мы всегда идем навстречу дамам — просто удивительно, сколько дам мы обслуживаем! — но у вас нет солидного обеспечения.

— Ведь у меня все вещи хорошие, фамильные, — возразила мама слабым, дрожащим голосом. — Они переходили по наследству из поколения в поколение.

— Теперь вы бы не могли их продать, мэм, — уверил ее джентльмен с зубочисткой, соболезнующе качая головой. — Нет, и даже в наследство они не годятся. Больше, чем мы, никто не даст. Так как же, согласны получить двадцать пять фунтов чистоганом?

— Мне необходимо сорок, — тихо сказала мама. — Меньше никак нельзя.

— А больше у вас ничего не найдется предложить нам, леди — спросил первый поощрительно. — Дамы всегда что-нибудь да вытряхнут из рукава, когда нужда прижмет. Может, и у вас имеется еще что-нибудь, чего мы не видели.

— Только кухня, — ответила смиренно миссис Броуди и открыла дверь в кухню, боясь, как бы они не ушли, страстно желая удержать их в этом скромном месте в надежде, что, авось, они пересмотрят свое решение.

Они неохотно, с пренебрежительным видом последовали за ней на кухню, но здесь внимание их сразу привлекла висевшая на видном месте картина в раме из светлого пятнистого ореха, Это была гравюра «Жнецы» с пометкой «первый оттиск» и подписью «Д.Бэлл».

— Это — ваша собственность, леди? — спросил один из посетителей после значительной паузы.

— Да, моя. Она мне досталась от матери.

Молодые люди заговорили между собой вполголоса, стоя перед картиной. Они смотрели на нее через лупу, терли ее, трогали бесцеремонно, как будто она уже была их собственностью.

— А вы не хотите продать ее, леди? Это не бог весть что, — о, конечно, нет! Но мы могли бы предложить вам за нее… ну, скажем, пять фунтов, — начал один из них уже другим, заискивающим тоном.

— Продать я ничего не могу, — прошептала мама. — Мистер Броуди сразу бы это заметил.

— Ну, пускай будет десять фунтов! — воскликнул первый, усиленно изображая великодушие.

— Нет, нет! Но если она чего-нибудь стоит, ссудите мне остальные пятнадцать фунтов под залог этой картины. Если вы ее хотите купить, так она уж наверное годится в заклад.

Миссис Броуди ждала ответа в лихорадочном нетерпении, жадно следя за каждым изменением голоса, за быстрой и выразительной жестикуляцией, за каждым поднятием бровей, пока они совещались насчет картины. Наконец, после долгих дебатов, они пришли к какому-то соглашению.

— Будь по-вашему, леди, — сказал один. — Вы получите от нас сорок фунтов, но вам придется подписать обязательство насчет картины и всего остального.

— Мы даем деньги только из сочувствия к вам, — добавил его товарищ. — Мы видим, что вам они очень нужны. Но имейте в виду, что если вы не заплатите долг вовремя, и эта картина, и вся ваша мебель перейдут к нам.

Она безмолвно кивнула головой, дрожа, как в лихорадке, задыхаясь от нестерпимо-острого сознания победы, так трудно ей доставшейся. Молодые люди вернулись в гостиную, сели к столу, и она подписала бесконечное количество бумаг, заготовленных ими, ставя свое имя там, где они ей указывали, с слепой, равнодушной беспечностью. Она поняла, что ей в течение двух лет придется платить по три фунта в месяц, но сейчас ни о чем не хотела думать, и когда ей отсчитали деньги хрустящими банковыми билетами, она взяла их, как во сне, и, как лунатик, проводила посетителей. Будь, что будет, а у нее есть деньги для Мэта!

В тот же день она отослала ему деньги по телеграфу. Разыгравшаяся фантазия уже рисовала ей, как эти чистенькие кредитки несутся в воздушной синеве на помощь ее сыну, и когда она отослала их, то в первый раз за три дня успокоилась и вздохнула свободно.

На другое утро Броуди сидел за завтраком угрюмый, рассеянный, и две резкие поперечные морщины (которые в последнее время сильно углубились) обозначались у него на лбу между запавших глаз, как рубцы от ран, придавая и без того мрачному лицу выражение постоянной озабоченности. В неумолимо резком свете раннего утра его лицо — лицо человека, который, зная, что за ним никто не наблюдает, сбросил маску, — казалось, подтверждало брошенное в доме Пакстона досужее замечание. Видно было, что он потерял почву под ногами. Его хмурое лицо было словно низкая стена, из-за которой так и рвалось наружу смятение души, даже сейчас, когда он спокойно и тихо сидел за столом. Он напоминал пронзенного гарпуном, бессильно бьющегося кита. Слабо развитый интеллект, столь не пропорциональный громадному телу, не способен был указать ему верный путь, и в своих усилиях спастись от окончательной гибели он кидался совсем не туда, куда нужно, и видел, как катастрофа надвигается все ближе и ближе.

Он, разумеется, ничего не знал ни о телеграмме, ни о том, что сделала вчера его жена. К счастью, он и не подозревал, что по всем его владениям с такой наглой бесцеремонностью ступали вчера ноги незваных гостей. Но и его собственных забот и неудач было более чем достаточно, чтобы он, как сухой трут, готов был каждую минуту вспыхнуть и буйно запылать от первой же искры.

Доев кашу, он с плохо скрытым нетерпением ожидал кофе, который миссис Броуди наливала для него в посудной.