Она отвернулась, подавленная унизительным смыслом фразы.

Он тяжело дышал. Он сознавал свою жестокость, но она ее заслуживала; больше того, ей пойдет на пользу подобная откровенность. Чуть успокоившись, он заговорил более мягким тоном:

— Но мне кажется, вы искренне верите, что в ту ночь произошло нечто в этом роде.

— Разумеется, искренне!

— В таком случае вы стали жалкой жертвой обмана.

Эта история хранит на себе отчетливые следы грязных пальцев Хелен.

Фидо изумленно на него посмотрела.

Он что-то обдумывал.

— Но как ей удалось убедить вас в этом?

Она тихо заговорила:

— Я знаю, что вы пытаетесь сделать. Вы пользуетесь тем, что я смутно представляю себе случившееся.

— Почему смутно?

— На ночь я приняла лекарство против астмы…

— Ага! — Теперь он все понял. И вот на этом невинном фоне Хелен построила свои коварные интриги!

— Когда я проснулась, вы как раз выходили из комнаты, — упрямо продолжила она. — Вы можете посмотреть мне прямо в глаза и поклясться, что не забирались в постель, даже…

— Конечно могу! — прорычал он. — И в ответ я прошу вас верить тому, что вы способны отчетливо помнить: хоть раз я сделал вам что-то плохое за все годы, пока вы жили с нами под одной крышей?

Фидо только растерянно моргала.

— Очнитесь! И подумайте, не обманывает ли вас снова эта хитрая бестия?

После долгого раздумья Фидо покачала головой:

— Я согласна, порой Хелен способна преувеличивать. Такое впечатление, что ей все представляется в слишком ярком свете…

— Она лгунья, — спокойно поправил он ее. — У нее патологическое отвращение к правде. Она фантазирует, как ребенок, который не сознает разницы между вымыслом и действительностью.

— Вряд ли вы способны бесстрастно судить о ее характере.

Он судорожно рассмеялся:

— Вы — ее рабыня. Когда-то я тоже был ее рабом, поэтому узнаю эти признаки. Вы по ошибке принимаете ее пылкие признания за истинные чувства. Поверьте, — понизив голос, произнес Гарри, — в конце концов вы прозреете и пожалеете, что это произошло так поздно.

Фидо уверенно, но холодно заговорила:

— Вернемся к делу. Этот документ, которым размахивал ваш брат, — могу я спросить, каково его содержание?

Он почти восхищался тем, как она упорно настаивала на своем, и испытывал прилив вдохновения.

— О, мисс Фейтфул, вам не стоит о нем беспокоиться, — перешел он на официальный тон. — В вашей власти сделать так, чтобы письмо навечно осталось запечатанным.

— Обо мне с презрением сплетничают во всех кофейнях Лондона! — Она так резко взмахнула рукой, что ударилась о кожаную дверь.

— Все эти пересуды и насмешки рассеются как дым, — возразил Гарри, — если двадцать третьего вы явитесь в суд как моя свидетельница…

— Ваша? — недоверчиво переспросила Фидо сорвавшимся голосом.

Он выдавил улыбку:

— Теперь, когда вы снова в Лондоне, адвокаты моей жены вручат вам повестку и обяжут явиться в суд под страхом обвинения в пренебрежении к суду.

— Мне это известно.

— Но только ваша совесть должна подсказать вам, как поступить. Мы с вами разумные люди. Так не положить ли нам конец всем этим ужасам?

Она молчала.

— Скажите правду, и ваша репутация будет восстановлена. — Он хотел придать своему призыву торжественный оттенок, но фраза прозвучала скорее как мефистофельское предложение сделки.

Она ничего не ответила.

— И после ее бесцеремонного обращения с вами вы будете свидетельствовать в пользу Хелен?! Она же бросила вас в ту же минуту, как мы отплыли на Мальту, затем, по возвращении, снова подобрала, как… как какой-нибудь зонтик или носовой платок…

И снова Фидо возмущенно тряхнула головой.

— Прекратите, вы сами не знаете, что говорите. Было просто глупое недоразумение, письма затерялись…

Гарри невольно вспыхнул от досады на нее.

— Фидо, вы всегда мне нравились, я считал вас очень умной и рассудительной. Но когда речь идет о Хелен, вы, прошу прощения, становитесь какой-то слабоумной. Затерявшиеся письма, ну да! Помню, как на Мальте Хелен вскрыла одно из ваших писем и, отбросив его, презрительно заметила, что у старых дев слишком много свободного времени.

В кебе повисло напряженное молчание. Он выжидал. Своим последним сообщением он разбил ее, он в этом уверен: еще минута — и она зарыдает и станет просить у него прощения…

Вместо этого она потянулась к двери, давая понять, что разговор окончен.

Дружба не всегда бывает продолжительной, особенно когда становится слишком горячей и когда из-за чрезмерной близости обе стороны попадают в зависимость друг к другу.

Элиза Лесли.[67]

Книга мисс Лесли о хороших манерах (1853)

Хелен откинула голову на спинку обтянутого бархатом дивана.

— Больше мне нечего сказать.

Фью постукивал пальцами по колену — это одна из множества маленьких раздражающих привычек, которые она заметила за своим адвокатом.

— Миссис Кодрингтон…

— Да это пустая болтовня! — взорвалась она. — Какой-то хитрый трюк. Сколько раз я должна повторять: я не знаю, что написано в этом запечатанном письме, и меня это не интересует.

— Думаю, вам следовало бы интересоваться. Должны же вы представлять, что происходило в голове вашего мужа…

— Эта выдающаяся голова всегда была непроницаемой для меня. Откуда мне знать, что за фантастический бред Гарри нацарапал на листе бумаги целых семь лет назад? Я столько всего наслушалась за эти два бесконечных дня в суде! — Она почти кричит. — Как вы думаете, чем еще меня можно испугать?

Солиситор молчал.

— И ведь они так и не вскрыли этот проклятый документ, не так ли? Значит, будем считать этот вопрос закрытым!

Хелен прищуривается. Она сознает, что для суда ничего не остается закрытым. Она уже поняла, что точно так же, как разбирательство дела о разводе требует подробного изучения фактов прошлого, так и все, что произносится в суде — каждый эпитет, каждый ничтожный факт и высокопарный оборот речи, — становится объектом изучения и без конца повторяется в газетах. Адвокаты ссылаются на сказанное друг другом, расспрашивают свидетелей, и ни одно слово не остается без внимания. И что раз сказано, того не возьмешь назад, и никакой вопрос не может быть закрыт. Все повторяется снова и снова, свиваясь в тошнотворную спираль.