Изумленные унгаратты, оставленные в резерве скорее за ненадобностью, нежели из какого-либо хитроумного замысла, увидели, как падают с коней их товарищи; как брызжет фонтанчиками кровь; как медленно превращается в отвратительное месиво недавно вспаханная земля. Они бросились, конечно же, на помощь, почуяв неладное. Но только сами попали в кровавую мельницу.

Как маленькая певчая пташка в зубах здоровенного уличного кота не имеет ни малейшего шанса на победу, так и Возлюбленные смерти были уничтожены лурдами с пугающей быстротой и легкостью.

Оказалось, что воины Баяндая обладают недюжинной силой и нечеловеческими, с точки зрения рыцарей, возможностями. Когда всадники окружили лурдов со всех сторон, стоявшие в первых рядах, по периметру, высоко подпрыгнули, оторвавшись от земли на высоту конского роста, и страшным и – что самое невероятное – одновременным ударом ног вышибли ближайших рыцарей из седел. Им не дали коснуться земли другие лурды, заколов еще в падении. Часть конницы была истреблена странными, почти незаметными метательными шипами, которые вонзались в шею или глаза, доходя в этом случае до мозга; несколько сотен человек даже не успели заметить, что их убивают.

Коням отрубали ноги, и, лишенные опоры, они ржущими, стонущими грудами валились на землю, в своей страшной агонии придавливая и всадников. Когда же Уджайн велел лучникам расстрелять коварного противника, то оказалось, что лурды умеют уклоняться от стрел. И только незначительная их часть была убита несколькими залпами.

Наверное, тогда унгараттов охватила паника. Они стали отступать, причем бегущие рыцари смяли своих же пехотинцев. И многие пешие солдаты ордена погибли под копытами взбешенных коней.

То, что было потом, сражением не решится назвать уже никто.

В кровавой бойне, которую учинили лурды армии унгараттов, выжили считанные единицы. Либо трусы, другими словами – предусмотрительные люди, успевшие сбежать; либо те, кто был завален телами убитых товарищей и по счастливой случайности не задохнулся и не истек кровью.

В этот день, собственно говоря, и перестал существовать орден унгараттов. Хотя в Кортегане и Тиладуматти, во множестве замков еще оставались отдельные отряды, но из Тиладуматти они были вскоре изгнаны. Поражение столь угнетающе подействовало на большинство членов ордена, что они не смогли оказать достойного сопротивления войскам матариев, вторгшимся некоторое время спустя на побережье моря Лох-Дерг. Малый Бурган и Штайр, которые являлись основными центрами сопротивления таким морским набегам, лежали в руинах, а новый великий магистр, имени которого история даже не сохранила, разительно отличался от своего предшественника, не говоря уже о Катармане Керсебе, который едва не сравнился с самим Пэтэльвеном Барипадом. У него не хватило ни знаний, ни таланта, ни решимости восстановить славу ордена.

Что касается Эльмарена Уджайна, то он пал одним из первых на безымянном вспаханном поле на окраине Маягуаны от руки Мадурая – брата предводителя лурдов.

«Возможно, Истина мстит за пренебрежение ею даже тогда, когда сама о том не подозревает. И поющие драконы теперь будут кружиться над крепостями унгараттов до тех пор, пока Возлюбленные смерти не приведут Истину в свой дом как почетную гостью, не вымолят у нее прощения и не поймут, что посягающий на Истину в конечном итоге сражается против самого себя» – этими словами заканчивается десятая книга Истории ордена унгараттов и деяний его великих магистров.

* * *

Три сотни эльфийских меченосцев с лунными клинками – это такое количество, которое не в состоянии нанять за деньги ни один владыка Арнемвенда.

Это такая сила, которой может противостоять только объединенная армия бессмертных.

Это такая красота, что даже безразличные ко всему на свете хассасины смотрели на своих спутников с трепетом и благоговением.

Они ехали верхом на белоснежных конях.

Три сотни белоснежных эльфийских скакунов – словно ромашковое поле, простирающееся от горизонта и до горизонта; словно снега, лежащие на вершине Медовой горы Нда-Али, – девственно чистые, ослепительные и холодные. Эльфийские кони не ржали и не цокали копытами. Они двигались словно стена тумана, словно белые гребни волн, и Харманли Терджена пробирала дрожь, когда он искоса бросал взгляд на ехавших рядом воинов.

Командовал эльфами не сам Рогмо, но его ближайший родич – Манакор Гаронман, – высокий беловолосый эльф в бледно-зеленом плаще и доспехах, усыпанных хризолитами. Его пояс, поводья коня, сапоги и даже ножны лунного меча выглядели так, словно были сплетены из травы. На самом деле материал был совершенно иной, но об этом никто из людей не догадывался, тем более что эльфы и благоухали травой, цветами и свежей зеленью.

Сам ветер как-то иначе обнимал их прекрасные тела, перебирал волосы и шевелил легчайшие плащи. Эльфы ехали молча, а серебристые колокольчики на упряжи их коней, напротив, легко позвякивали, сплетаясь своими голосами в какую-то замысловатую, нежную и печальную мелодию.

Хассасины притихли, призадумались. Они боялись повышать голос в таком соседстве, и не то что ругательств – простых разговоров слышно не было. Даже необходимые фразы произносили благоговейным шепотом. Суровые воины Ретимнона и Кройдена сами не понимали, что с ними творится, однако не сопротивлялись абсолютно новым и незнакомым чувствам. Возможно, так начинается любовь, о существовании которой хассасины прежде не подозревали.

Эльфы вообще людей не любили. Жестокие, кровавые, безумные хассасины не нравились им более других. Однако превыше любви и нелюбви стоял долг Древнего и мудрого существа перед тем ребенком – растерянным и испуганным, – которым для эльфа являлся любой человек.

Морлоки – проклятые эльфы – это было их печальное прошлое, их страшное наследство, и отвечать за него тоже могли только они сами. Что же касается хассасинов, то не о них думали Древние существа, выступая в поход, но о Кахатанне и прочих бессмертных, мечущихся сейчас по всему Арнемвенду, чтобы предотвратить скорую гибель этого прекрасного мира.

Рогмо ехал поодаль, как бы сам по себе; и даже Манакор, который пытался несколько раз вовлечь его в разговор, наконец отстал и теперь только изредка поглядывал на своего короля, пытаясь угадать, что же на уме у этого удивительного существа – полуэльфа.

Внезапно в придорожных густых кустах раздался сначала кашель, а затем скрипучий голос произнес:

– Привет тебе, Гаронман! Пригляди, чтобы меня не спутали с кроликом и не употребили в пищу...

Хассасины чуть было с седел не попадали, когда на дорогу выбрался бородатый человечек – коренастый и приземистый, по пояс любому из них, в яркой одежде и огромных башмаках.

– Неужто гном? – спросил кто-то из воинов, не в силах сдержать удивление.

– Гном, – строго одернул его Терджен. И вполголоса добавил:

– Если мы уже едем рядом с тремя сотнями эльфов, то чем тебя, дубину, потряс один-единственный гном? – А вслух вымолвил: