А впрочем, он и так проклят, и не будет у него и первого колена. Но этого мало! Юлиан Корнелиус накажет своего обидчика, превратившего блистательного ученого в жалкое подобие человека – в гребца, толкающего по злой волне деревянный ад.

Именно ад!

Герцог наверняка сейчас запихивает в рот сочный медвежий окорок, и промывает свою звериную пасть фессалийским вином. А у Юлиана Корнелиуса, как и все дни позади, на обед варенные пополам с червями бобы, и каменные сухари, из прогрызенных окон которых так же выглядывают черви. А еще не повернуться, ни прилечь в редкие часы отдыха. В лучшем случае вытянутые руки – вот жизненное пространство гребца. А вонь от тел и испражнений гребцов!? Да еще приходится смотреть, как испражняются соседи. Закрой только глаза и тебя вмиг поднимут на смех, как некоего тайного принца, которого злая фея превратила в урода гребца.

А еще вечная толкотня, суета, крики и пыль, что весь день весит над кораблем от более чем сотни беженцев с восточных островов. Они спасаются от невероятно быстро растущей морской силы турок-османов. За много недель путешествия многие из них крайне обессилили от морской болезни, плохой пищи и воды. А многие и совсем превратились в ходячие скелеты от частого приема слабительных, что ежедневно приписывает им корабельный бездарь лекарь. Слабительное помогает от тошноты и рвоты, непременных спутников всякого, кто впервые в долгом плавании, но нельзя же доводить больных до потери сознания на деревянных лоханках.

У кого-то еще хватает сил играть в кости, карты, шахматы. Это много лучше, чем одновременная безумная игра одуревших людей на лютнях, флейтах, клавикордах, цитрах и на особо тягучих волынках.

Но истинный ад начинается с наступлением темноты. Шум и толкотня усиливаются. Часто громкая ругань, а то и жестокие драки за место в трюме. Ведь гребцам и самим мало место для сна. Многие из них спят на скрещенных веслах, выдвинутых за борта. Так что к своим банкам не допустят гостей галеота. Разве что обокрасть или, зажав рот, изнасиловать глупую жену глупого мужа.

А из трех трюмов отпущен для сна только средний. В кормовом лежат бесценные мешки с шелковыми нитями. В носовом трюме – еще более ценные мешки с пряностями и пурпурными красками. Так что приходится спать друг на дружке. А сверху еще всю ночь бегают огромны крысы и пронырливые мыши. Они грызут мешки с продуктами, обувь, ремни, подушки. И тут же гадят в пищу, воду и на лица спящих людей.

Ко всему этому ужасу прибавляется суровая необходимость перед сном поохотится за клопами, вшами и червями, раздевшись догола. Без этой, вызывающей отвращение, охоты не уснуть. Ни беженцам, ни воинам, ни гребцам, ни даже самому капитану. Женщины уже давно не прячутся за спины друг дружки. Да и на их грязные, ссохшиеся тела уже не осталось охочих посмотреть.

Да и сам Юлиан Корнелиус уже забыл, что такое стыд своего обнаженного тела. Только ему все еще было любопытно, до чего еще может скатиться человек и есть ли этому предел?

И куда же подевалось благородство Юлиана Корнелиуса?

* * *

– Маркус, ты плохой гребец. Но ты многое хватаешь на лету. К старости ты сможешь стать палубным старшиной. Приходи к концу зимы.

– Храни вас бог, старшина Фарацио. А мне дай бог дожить до конца зимы.

Юлиан Корнелиус взвесил на руке несколько кружочков гроссо[123], все, что причиталось за вычетом червивых сухарей, бобов, воды и мешка, и с сомнением покачал головой. Нет, он твердо решил дожить до конца зимы, но не знал, как можно этого добиться, имея столь жалкое содержание.

Как быть? Как жить? Кто поверит, что седой оборванец с изуродованным лицом, Юлиан Корнелиус. Кто поверит, что Юлиан Корнелиус – ученый доктор медицины. Ведь святая святых, его Artium magister на дорогущем пергаменте с серебряной печатью, подтверждающая его ученую степень, сейчас в руках ненавистного герцога наксосского. Если уже не брошена в огонь, как и душа самого Юлиана Корнелиуса. Что ж, пусть пылает душа и ни на миг не забывает о коварстве Джованни Санудо.

Вот только что может поделать Юлиан Корнелиус? Пойти в сенат? В Совет десяти? К самому дожу Венеции? Да, кто станет слушать грязного оборванца. Скорее его бросят в тюрьму за бродяжничество, а оттуда отправят на галеры. И не быть уже вольным гребцом, а быть выбритым осужденным с кандалами на ногах. Таким нет даже шага за борт галеры. Их судьба вязать на стоянках в порту носки на продажу и ждать, когда смерть смилостивиться и его тело бросят в беспокойную волну по ходу корабля.

– Эй, Маркус, пойдем в таверну. Я знаю здесь в порту знатное местечко. И вино там не дорого, и девки еще при зубах.

Юлиан Корнелиус с тоской посмотрел на соленым потом обретенных друзей гребцов и безвольно поплелся за ними в поисках, хотя и одного, но счастливого дня.

Счастливым оказался не только день, но и ночь. А вот утро было привычно печальным, как и все прошедшие за полгода.

– Что, морячок, есть еще монетка? Нет! Эй Джакони, проводи!

Юлиан Корнелиус успел только натянуть свою тунику. Так, с голыми ногами, здоровяк Джакони и спустил несостоявшегося жениха с верхних приемных комнат в грязный общий зал таверны. А ведь шлюха вначале показалась лекарю вполне приличной женщиной. Подавала она вино, пиво, вяленую рыбу и солонину с милой улыбкой. Но при этом была строга и не позволяла опьяневшим гребцам шлепать по ягодицам. Она не пила вина и весьма скромно отхлебывала из общего кувшина черное пиво. Она даже не отворачивалась от изуродованного лица Юлиана Корнелиуса. Более того, трижды легла на его плечо упругой грудью.

Лекарь мало ел, зато не пропустил ни единой налитой кружки. Его глаза туманились, а в них девка из таверны становилась все изысканнее и благороднее. Он даже прослезился от такой красоты и порядочности. Он даже сказал, что мечтал о такой невесте. Гребцы дружно смеялись, подливали вина и поочередно уводили «невесту» в верхние комнаты. Совсем опьяневшего Юлиана Корнелиуса дружки занесли в постель девки последним.

Наверное, все было хорошо. Лекарь чувствовал себя даже счастливым на голой женской груди. Счастливым до тех пор, пока не позвали здоровяка Джакони.

Впрочем, Джакони весьма учтиво прислонил расплатившегося сполна гостя таверны к каменной стене у пылающего камина. Не идти же сразу разгоряченному мужчине с голыми ногами на холодный ноябрьский ветер, что с силой ломал дождевые стрелы.

Немного подумав, мужчина решил, что оставив в этом убогом месте все свои монеты, он может напоследок рассчитывать на большую кружку вина, с чем и обратился к хозяину таверны. Но тот, казалось, не слышал своего гостя. Не просто гостя, а ученого лекаря с университетским образованием. Наконец он повернулся лицом к «благородному» гостю:

– Я в этих стенах слышал множество историй. Не поверишь, даже от принцев крови и рукоположенных кардиналов. За эти сказки я не наливаю вина, – устало улыбаясь, ответил хозяин.

Наверное, ему все же стало немного жаль глупого гребца, который за день и ночь спустил заработанное серебро. Поэтому он кивнул головой в дальний угол таверны: