Владимир, «послав, начал забирать у нарочитой чади (то есть у знати, у «лучших людей». — А. К.) детей и начал отдавать их на учение книжное. Матери же детей этих плакали по ним, словно по мертвым, потому что не были еще тверды в вере», — писал летописец.

Плач «аки по мертвецы» — очень точное выражение. Ибо отроки, даже дети, вырванные из привычного для себя круга семьи, как бы умирали для своей прежней языческой жизни. (Заметим, что насилие, на этот раз явно проявленное Крестителем Руси, коснулось лишь социальных верхов общества — «нарочитой чади».) Это было уже не просто наложение знака креста или признание Христа еще одним, пусть даже самым могущественным богом, но подлинное возрождение нового поколения русских людей для новой христианской жизни.

Пройдет несколько десятилетий, вырастет это новое поколение — и Русь получит своих подвижников благочестия, светочей новой веры. К этому поколению детей Владимировой поры можно отнести, например, первого киевского митрополита из русских Илариона, автора гениального «Слова о законе и благодати». По своей образованности, писательскому и публицистическому дару он, несомненно, возвышался в кругу своих современников. Но «Слово» его обращено не к «несведущим», но «с преизбытком насытившимся книжной сладости», то есть к таким же, как он сам, образованным в христианстве людям.

К этому же поколению принадлежал и инок Антоний, уроженец Любеча, ставший впоследствии основателем киевского Печерского монастыря и подлинным отцом русского монашества. Его младший современник и сподвижник — преподобный Феодосии Печерский, чья юность прошла в другом княжеском городе, Курске, где будущий святой обучался грамоте и навыкам церковной жизни. Из того же поколения выйдут безвестные книжники киевского князя Ярослава Мудрого, заложившие основу книжной культуры древней Руси, а также строители величественных церквей в Киеве, Новгороде, Чернигове, Полоцке, художники-иконописцы, музыканты и многие другие.

Поистине можем и мы сказать вслед за летописцем:

«Так бывает: некто землю вспашет, другой засеет, иные же пожинают и едят пищу неоскудевающую. Так и здесь: Владимир землю вспахал и умягчил, то есть просветил ее крещением, сын его Ярослав засеял книжными словесами сердца людей правоверных, а мы пожинаем плоды, принимая учение книжное».

Так принимала Русь христианство, таким непростым оказался выбор, сделанный Владимиром в Киеве и подтвержденный в Корсуни.

В древней Руси любили вспоминать евангельскую притчу о виноградаре, нанимавшем работников для работы в своем саду.

«Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой». Выйдя из дома около третьего часа, а затем около шестого и девятого, он увидел работников и тоже позвал их в свой виноградник. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоявших праздно, и тоже сказал им: «Идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите». И когда наступил вечер, приказал господин раздать плату работникам своим по динарию, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили то же, что и пришедшие раньше (Мф. 20: 1–16).

Казалось, эта притча повествует о пришествии к Господу самой Русской земли. «Ибо поистине и эти (то есть русские. — А. К.) праздны были, служа идолам, а не Богу, сотворившему небо и землю, ибо лета свои проживали в прелести идольской… Но вот благоволил небесный Владыка… в последние дни милость проявить к ним и не дал им до конца погибнуть в прелести идольской», — восклицал диакон Нестор в «Чтении о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба». Русские, пришедшие последними к служению Богу, поистине «работники одиннадцатого часа», ожидали теперь того же воздаяния, той же милости, что и ранее избранные народы. А может быть, даже и большей — ибо, по слову Господню, «будут последние первыми, и первые последними» (Мф. 20: 16) и «не вливают… вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает» (Мф. 9: 17). Но новое учение — новые мехи, новые народы!

Крещение Руси представлялось древнерусским книжникам подлинным торжеством воплощения Божественного замысла, исполнением пророчеств, данных Господом через пророков своих:

«И скажу не Моему народу: “ты — Мой народ”, а он скажет: “Ты — мой Бог!”» (Ос. 2: 23) — повторял Иларион слова пророка Осии. И пророка Исайи: «Обнажил Господь святую мышцу Свою пред глазами всех народов; и все концы земли увидят спасение Бога нашего» (Ис. 52: 10). «Итак, будучи чуждыми, наречены мы народом Божиим… Сбылось на нас предреченное о язычниках». А это уже слова самого митрополита Илариона.

Ученые считают возможным говорить об особом «адоптионизме» русских христиан X–XI веков, их приверженности теории Божественного «усыновления» страны и народа, при котором Крещение не просто открывало путь к спасению, но оказывалось тождественным ему. «Славный град Киев» оказывается под защитой и покровительством Господа и Пресвятой Богородицы. «Радуйся, град православный! Господь с тобою!» — перефразирует Иларион слова архангела Гавриила, обращенные к Деве Марии. И так же, как любой другой народ, русские имеют своего Крестителя и Апостола — святого князя Владимира Святославича, торжественный панегирик которому и составляет заключительную часть Иларионова «Слова».

Пройдет время, и эта идея особой близости к Богу русского народа станет одной из определяющих в русской духовной мысли.

На рис. — изображение князя Владимира на сребренике I типа. Лицевая сторона.

Принятие христианства совершенно изменило князя Владимира. Он принял новую веру горячо, искренне, со всей страстностью своей незаурядной натуры. Причем принял не только внешние проявления новой религии — новые обряды, пышность и торжественность церковной службы, но и новые для себя представления о добре и зле, грехе и добродетели, о ценностях видимого и невидимого мира.

Правда, было бы преувеличением утверждать вслед за авторами княжеских Житий, будто Владимир-христианин совсем уж ничем не походил на прежнего Владимира-язычника. Такое вряд ли возможно. Как мы увидим, внутренняя и внешняя политика князя, его отношение к родной державе не претерпели значительных изменений. Ибо правил Владимир «не в худой и не в неведомой земле», по замечательному выражению митрополита Илариона, «но в земле Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли»; он был не какой-то безродный, но «славный, будучи рожден от славных, благородный — от благородных», «внук старого Игоря и сын славного Святослава», и вовсе не собирался отказываться от исторического наследия своих предков. Его крещение стало в какой-то степени продолжением его прежней политики, направленной на упрочение его державы и укоренение его власти. В глазах подданных Владимир оставался полноправным князем, «великим каганом земли своей», обладавшим сверхъестественной силой, нисколько не уменьшившейся после его перехода под покровительство нового Бога.