Подумала: а может, это другая бумажка? Точно такая же, как та, из кафе, только с номером телефона? Я ее нашла где-нибудь в другом месте и машинально сунула в ежедневник, а потом забыла? Вообще-то, со мной еще не такое бывает, я же правда очень рассеянная, Патрик не совсем зря опасается, что я без него пропаду.

Так разволновалась от этого дурацкого несовпадения, что пошла на кухню и поставила кофе – какого черта, все равно не сплю. Достала из банки с якобы гречкой припрятанную пачку сигарет, которые изредка курила тайком от Патрика, великого сторонника здорового образа жизни – и чем это ему, спрашивается, помогло?! Вышла на балкон с сигаретой и красной бумажкой, которую почему-то взяла с собой. Подумала: четыре часа утра, самое время позвонить этой Барбаре. Сказать ей: кота у нас нет, очков не ношу и посуду как-нибудь, ладно, помою сама, а вот жизнь, дорогая Барбара, и правда до нелепости скоротечна. И ладно, если бы только моя.

Внезапно разозлилась на всех сразу – на зачем-то заболевшего Патрика, на автора глупых призывов позвонить Барбаре, и на себя, великовозрастную дурищу, в глубине души готовую ухватиться за возможность позвонить неизвестно кому, как за самую настоящую надежду – господи помилуй, надежду – на что?! Разозлилась так сильно, что почти развеселилась, таким особым яростным весельем, которое отлично подходит для безумного кинематографического хохота и кабацкой драки. И, наверное, больше ни для чего.

Поскольку бить было некого, а зловещему хохоту на балконе в четыре утра препятствовало полученное воспитание, Доминика просто достала из кармана пижамной куртки телефон, с которым, как большинство рассеянных людей предпочитала не расставаться никогда, даже в постели, чтобы гарантированно не потерять. Криво ухмыляясь, набрала отпечатанный на красной бумажке номер, заранее воображая, как сейчас подскочит его обладательница, кем бы она ни была. Если, конечно, не сообразила перед сном отключить звук.

Слушала долгие гудки: первый, второй, третий… Восьмой, девятый. Все-таки отключила звук, вот зараза. Или оставила телефон в кармане пальто. Или вообще в машине. Такая предусмотрительная эта Барбара! Не дала мне над собой поглумиться. Эх.

Была уже совершенно уверена, что трубку не возьмут, поэтому когда вместо гудков внезапно раздался заспанный мужской голос: «Алло, я слушаю», – испугалась, будто его обладатель внезапно возник из ниоткуда прямо на ее балконе, а не просто ответил на телефонный звонок.

– Я слушаю, – повторил голос, – вы будете говорить?

Доминика так запаниковала, что собиралась уже нажать кнопку, отменяющую вызов, но в самый последний момент почему-то передумала и сказала:

– Я звоню Барбаре. Тут у меня…

– А, понятно, вы по объявлению, – мужчина на другом конце условного провода не рассердился, как она ожидала, а наоборот, оживился. И даже вроде бы окончательно проснулся, по крайней мере, заговорил вполне бодро.

– По объявлению, – подтвердила Доминика. – Но тут написано: «Позвоните Барбаре». Это женское имя. А вы мужчина.

– Кто угодно может быть Барбарой, – заверил ее обладатель мужского голоса. – Например, сегодня Барбара – это я. Рассказывайте, что у вас пошло не так?

– У меня заболел Патрик, – сказала Доминика. И, собравшись с духом, объяснила: – Патрик – муж. Я его люблю. Он скоро умрет.

Произнесла это вслух и чуть сама на месте не умерла от ужаса. Как будто слова имеют такую страшную силу, что пока молчишь о беде, она еще не обрела над тобой настоящей власти, а вот после того, как скажешь – все, конец.

Ерунда на самом деле. Молчание еще никого никогда не спасало.

– Ясно, – откликнулся ее собеседник. И как-то очень буднично пообещал: – Ладно, будем разбираться.

– Разбираться? – опешила Доминика. И зачем-то спросила: – А мне что делать?

– А вам – жить дальше. И не забывать о нашем разговоре, – ответил человек-Барбара. И, немного помолчав, добавил: – На самом деле, если забудете, тоже ничего страшного. Но все-таки постарайтесь не забывать.

После этого он отключился, а Доминика так растерялась, что вернулась в кухню, к давным-давно сбежавшему кофе, не погасив сигарету. Подумала, вытирая плиту: «Развела вонищу, Патрик мне завтра устроит», – и на этом месте все-таки разревелась. Но не от горя, а от неожиданного и совершенно неуместного в таких обстоятельствах облегчения. Да, уж он мне устроит! – восторженно думала Доминика, вытирая слезы рукавом пижамы. – Еще как устроит! Непременно устроит! Потому что живой.

Но Патрик, конечно, ничего ей не устроил. Да и раньше никогда не устраивал. Аналогом семейных скандалов в их доме считалась трагически заломленная бровь. Одна. Две – это уже ни в какие ворота, интеллигентный человек не станет позволять себе такой эмоциональной распущенности.

А в то утро Доминика кое-как задремала на рассвете и проспала почти до полудня. Проснулась совершенно разбитой, воспоминания о минувшей ночи казались ей тягостным сном. Правда, книги в библиотеке были отчасти разобраны – значит действительно с ними возилась. Но красной рекламной бумажки с призывом позвонить Барбаре нигде не оказалось. И ни одного незнакомого номера в списке исходящих звонков.

Потому что на самом деле я никому не звонила, а просто грезила наяву. Таково, вероятно, воздействие снотворного на перевозбужденный организм, – думала Доминика, изо всех сил стараясь не чувствовать разочарования. Какое, прости господи, может быть разочарование? В чем именно? В чем?!

То есть ты что, действительно ждала, что от одного телефонного звонка неизвестно кому все вот так сразу отменится? – строго спрашивала себя Доминика. – Позвонила по объявлению, пожаловалась на злую судьбу – и ура? Вот дура! Так не бывает. Даже если настолько сошла с ума, что готова поверить в любую дремучую мистику, будь добра вспомнить, что бесплатно такие вещи не делаются. Надо было сперва свою непутевую душу продать этому Барбаре, а потом уже ждать какого-то результата. А так – ну что ты опять ревешь? – просто дурацкий сон.

Но в глубине души Доминика все равно, конечно, надеялась – непонятно на что. Таково уж свойство человеческой психики, очень, на самом деле, удобное. Но совершенно гадское. Не дает спокойно и рассудительно наложить на себя руки в ситуации, когда никакой надежды на лучшее на самом деле нет. И быть не может.

Конечно, ничего особенного не произошло. Ни в тот день, ни на следующий, ни на третий. И на четвертый день тоже ничего. Да и не могло оно так быстро произойти. На повторную сдачу анализов ушло почти две недели, на ожидание результатов – еще какое-то время, по ощущениям, вечность. Ад – это бесконечное ожидание приговора. Но иногда вдруг оказывается, что рай – это сам приговор.

А потом настал день, когда они пили шампанское, и торжествующий Патрик многословно рассуждал о примате воли над глупым материальным миром: вот он твердо решил не умирать, и пожалуйста, реальность поджала хвост и убежала в кусты, жалобно попискивая: «А я что? Я ничего!»

Доминике даже не приходилось притворяться, будто она с ним согласна, потому что она и правда была совершенно согласна по всем пунктам. Надо же, повернул все по-своему, сказал и сделал, вот это называется человек слова, вот это Патрик, такой невероятный молодец!