Ну а второе… Предал ли он Шурика? Понятно, что нет. Ведь не встал же и не указал на него. Но ведь намеревался. Мало ли… Не указал, и дело с концом. Хватит расковыривать раны. Пора вести себя по-мужски. Но по-мужски – это как? Не думать, что ли? Нет, хватит!

– Кажется, все, – услышал он голос мамаши. – Смотрите, какой хорошенький да чистенький лежит. Ну, прям ангелочек. А при жизни совсем другой был. Будто и не он. Помолодел даже. Толька, ребята, несите сюда гроб. Он на чердаке стоит, а я пока за саван примусь. Мигом сметаю на живую нитку.

Иван поднялся, подошел к лежащему на столе телу, взглянул на него. Мамаша оказалась права. Вид у новопреставленного был действительно бравый. Лицо его продолжало сохранять все то же выражение недоумения и грусти, однако Ивану показалось: на нем появилось еще что-то. Он долго всматривался, не понимая, что же именно. Наконец его осенило. Улыбка! Вернее, ее чуть заметное подобие. Уголки рта чуть заметно поднялись, отчего казалось: покойник ухмыляется.

Иван провел рукой по лицу, потер глаза. Кажется? Нет, вряд ли. Но он точно помнит, что никакой усмешки еще полчаса на этом лице не присутствовало. Что происходит?

Явилась мамаша с шитьем. Не обращая внимания на Ивана, она стала проделывать манипуляции с примеркой.

– Широковато, – шептала она себе под нос. – Много припустила. Но ничего. И так сойдет.

– Вам не кажется, Дарья Петровна: у него с лицом что-то не то?

– Как это понимать: не то? – Мамаша подняла голову на Ивана.

– Изменилось, кажется… Вроде улыбаться стал.

Мамаша всмотрелась, пожала плечами:

– Мне кажется: все то же. Может, когда я мыла его, что-нибудь сдвинулось. Но я ничего такого не замечаю. Поблазнилось, видать. Ты сегодня мало спал, вот и мерещится всякое.

– Откуда вы знаете, что я мало спал?

– Хозяйку твою, Фросю, надысь встретила. Квартирант, говорит, явился далеко за полночь. Все ворочался, вздыхал… Интересно мне, где ты по ночам блукаешь? Или бабенку каку завел? Так вроде весь день при нас крутишься.

– Гулял, – односложно пояснил Иван.

– Дело, конечно, молодое…

– И все-таки в лице что-то изменилось, – настаивал наш герой, стараясь прекратить расспросы мамаши, которые были ему неприятны.

В этот момент явились Картошкин и близнецы. Толик и Славка тащили гроб, Валька нес крышку.

– Гляньте-ка ребята ему в лицо, – потребовала мамаша. – Вот, Ванюша твердит: вроде улыбается покойничек.

– Точно! – закричал Славка.

– Да брось ты, – одернул его Картошкин. – Чего уж придумывать.

– Есть, есть, – подтвердил и Валька. – Лыбится.

– А я говорю: нет! – завелся Толик.

Близнецы с обеих сторон наклонясь над телом, всматривались в лицо.

– Все ж таки поменялось лицо, – наконец сформулировал свои наблюдения Славка. – Мы когда его еще сюда тащили, я обратил внимание: он какой-то грустный, вроде тоскует о чем.

– Станешь тут грустным, когда в тебя целую обойму всадили, – добавил Валька.

– А теперь, – не обращая внимания на реплику брата, продолжал Славка, – в лице появилось будто сияние, словно он – ангел.

– Какой еще, на хрен, ангел! – заорал Картошкин.

– Да ты внимательно погляди.

– Ничего такого не вижу.

– Кончайте, ребята, орать, – одернула спорщиков мамаша. – Улыбается… не улыбается… Как он может улыбаться, когда мертвый. Вы сами подумайте. А в том, что он мертвый, нет никаких сомнений. И хватит об этом балаболить. День-то к вечеру. Скоро темнеть начнет. Давайте-ка его побыстрее обрядим да на кладбище свезем.

Очень скоро обряженный в саван мертвец был уложен в гроб, а гроб водружен на ту же тележку, в которой тело привезли в картошкинский дом. Мамаша собрала для поминок нехитрую снедь: хлеб собственной выпечки, свежие огурцы, нарванный в огороде лук, прихватила кусок сала, завернутый в чистую тряпочку, и, конечно, непременную бутылку с самогоном.

Наконец тронулись. Толик и Иван опять впряглись в постромки телеги и потащили ее вперед, а по сторонам шли близнецы. Славка нес лопаты и веревки, а Валька – два табурета.

Действительно, начинало вечереть. Солнце, укутанное в ржавую дымку, клонилось на запад, но по-прежнему было очень знойно. Парило, словно перед грозой. До кладбища тащились целый час, хотя оно, по сути, находилось совсем рядом. Собственно говоря, и телега и ее груз были для двоих крепких мужчин легки, однако Ивану казалось: ничего более тяжелого он в жизни не таскал. Словно кто-то невидимый держал тележку за колеса, не давая ей двигаться с нужной скоростью. Видимо, Картошкин испытывал те же нагрузки, что и его напарник, поскольку не успели они сделать и половину пути, он попросил остановиться и передохнуть.

– Может, мы дальше потащим? – неуверенно спросил Славка.

– Сами справимся, – буркнул Толик.

– По стаканчику с устатку? – предложила мамаша, но Картошкин отрицательно замотал головой.

Улицы Верхнеоральска, по которым пролегал путь похоронной процессии, были все так же пустынны, как и днем, когда тело Шурика везли к Картошкиным. Вернее, на этот раз они вообще не встретили ни души. Однако Иван почти физически ощущал, как десятки глаз таращатся на них из-за занавесок на подслеповатых окнах или через щели в заборах. Во взглядах этих ему чудился затаенный, непонятно почему возникающий ужас.

«Чего они боятся?» – размышлял Иван и не мог понять причины.

– Смотрят, гады, – себе под нос произнес Толик.

– Кто? – спросил Иван, хотя прекрасно понял, кого Картошкин имел в виду.

– Обыватели, – отозвался тот. – И ведь никто не выйдет проститься. А когда он был жив, они все топтались у нашей калитки. Чуда ждали. Уроды!

– Как ты думаешь: чего они боятся?

– Ясно чего. Порчи.

– Серьезно?!

– А то! Они всех нас прокаженными считают, потому что мы с ним дружбу водили.

– Чего он им плохого сделал?

– Как чего? Нарушил привычный ход жизни. Сеял смуту, прельщал… Поэтому и извели.

– Хочешь сказать: милиционер действовал по чьей-то указке?

– Кто ж его знает. Может, подучили, а скорее всего, по собственному разумению. Ведь Плацекин такой же, как те, за окнами. – Толик указал на дом, мимо которого они проходили в данную минуту. – И мозги у него такие же куриные. Да и девчонка его тут еще затесалась… Вот крыша и съехала.

Процессия вышла на окраину городка. Впереди, через дорогу, располагалось старое кладбище.

– Ты, Толька, помнишь, где тебя хотели схоронить? – спросила мамаша.

– Примерно. Где-то в дальнем углу, где самоубийц погребают.