«Вспоминая мои молодые годы, могу сказать, что еще до выхода в свет я знала всех дам и молодых дворян, которые должны были присутствовать на балу. Как это Аликс допустила, чтобы ее дочерей партнеры приглашали, вместо того чтобы самим посылать за ними, как мы это всегда делали (и нам так нравилось гораздо больше, поскольку мы танцевали с теми, с кем действительно хотели, а не с занудами, так что молодые дамы даже завидовали нам); старые добрые правила хорошего тона забыты. А в результате с ними танцевали лишь несколько офицеров»[786].

Для Ольги и Татьяны все это не имело ни малейшего значения, они продолжали с упоением веселиться, не упуская ни одного драгоценного момента светской жизни, который им выпадал той зимой, ведь впереди ждали суровые недели Великого поста. Через несколько дней Александра позволила и Анастасии с Марией поехать с ними вместе на небольшой вечер с танцами во дворец великой княгини Марии Павловны. Великая княгиня устраивала его «почти назло затворнице‑царице» и сделала его «демонстрацией роскоши и изящества», как бы обращая внимание сестер, какого образа жизни они были лишены благодаря антиобщественному настрою их матери. Ольга и Татьяна «не пропускали ни одного танца, танцевали с нескрываемым огромным удовольствием». Мэриэл Бьюкенен с удовольствием наблюдала, как они «перешептывались в уголке, светлая голова к темной голове, голубые глаза и янтарные глаза светились весельем»[787]. Но Николай, который сопровождал их, опять выглядел потерянным, не зная ни одного из присутствовавших[788].

Герцогиня Саксен‑Кобургская была ужасно раздосадована постоянными отлучками Александры и ее практическим отсутствием в свете в том сезоне, тем, что у ее дочерей совершенно не было опыта светского общения. Наряду с этим она вынуждена была признать, что не могла не восхищаться «их огромной преданностью матери». «Какое это, должно быть, тяжелое испытание для молодых веселых созданий — иметь вечно больную мать», — писала она Марии[789]. Тем не менее к 1914 году две старшие дочери Романовых, наконец, получили достаточно внимания к себе. Санкт‑Петербург был полон слухов,

«…которые сватали их то за одного, то за другого иностранного принца, то за молодого великого князя, весьма популярного в свете {т. е. Дмитрия Павловича}, ходили рассказы о слишком настойчивом поклоннике, который получил сильную пощечину от великой княгини Ольги, шептались о романе с одним из офицеров, прикомандированных к штабу, которого быстро удалили оттуда его начальники»[790].

Был ли это намек на Воронова? И, конечно, любители посудачить о чужих свадьбах из европейских газет вновь и вновь перетасовывали имена всех принцев Европы[791]. Как сообщала газета «Каррент опиньон», в жизни двух старших дочерей царя уже приближался момент «накала чувств». Газета изображала Ольгу мрачной и немного меланхоличной — отпечаток «ее августейшего происхождения». Но даже при этом невозможно было не заметить, как изящна и тонка ее шея, какие у нее «мягкие белые руки с ямочками на локтях и длинными, суженными на кончиках пальцами». Однако привлекала внимание все‑таки больше Татьяна. Ее завораживающие глаза, которые «меняли цвет от темно‑серого до фиалкового», придавали ей «соблазнительность феи»[792]. Обе сестры были при том известны своей благочестивостью. Их мать как‑то сказала отбывающему на родину послу Франции: «Я хочу, чтобы мои девочки стали настоящими христианками»[793]. Их скромность также проявлялась в прежней простоте их платьев. Этот печальный факт с сожалением признавали французские модистки: «Царица не позволяет своим девочкам носить золотую кисею или газ или щеголять в платьях модных оттенков»[794]. Почти не вызывало сомнений, что одежду молодым великим княжнам «по‑прежнему шьют под строгим контролем их матери, как лет десять назад». Они, конечно, были не очень изысканны по светским меркам, но одно впечатляло: воинские чины девочек были отнюдь не «пустая формальность, не просто почетные звания», поскольку, как с изумлением писала «Каррент опиньон», «эти высокородные девицы действительно могут командовать учениями своих полков». Как представлялось, это было еще одним подтверждением, что Николай не только наставлял своих дочерей в искусстве управления государством, но и готовил их к тому, чтобы одна или другая из них могли в случае необходимости «с такой же легкостью заменить отца на троне»[795].

Во всех отношениях к 1914 году не было среди принцесс королевской крови более богатых и завидных невест, чем Ольга и Татьяна Романовы. Согласно берлинской газете «Тагеблатт», Татьяну прочили сейчас за принца Уэльского, приезд которого в Санкт‑Петербург ожидался весной. Этот слух вскоре был развеян личным секретарем Георга V, лордом Стамфордхемом: «В этом утверждении нет ни грамма истины… Это чистая выдумка»[796]. Неофициальное предложение Татьяне было также сделано Николой Пашичем, сербским премьер‑министром, от имени короля Сербии для его сына принца Александра. Вспоминали имена болгарского князя Бориса, черногорского принца Петра и прусского принца Адальберта и вновь обсуждали возможности их сватовства к Татьяне.

Между тем упорно продолжали ходить слухи, что «великая княжна Ольга готова стать супругой своего троюродного брата, великого князя Димитрия Павловича, и что из‑за него она отклонила предложение других супружеских союзов»[797]. Сплетники никак не хотели отказаться от такого варианта, который по‑прежнему считали идеальным выбором для нее, но на самом деле Дмитрий, дурная репутация которого лишь укреплялась, страдал туберкулезом горла и большую часть времени проводил за рубежом, поправляя свое здоровье. В дневнике Ольги за декабрь 1913 года есть запись, которая совершенно ясно дает понять, какого невысокого мнения она была о нем и сальных шуточках, которые он опять отпускал, когда приехал к ним погостить: «Дмитрий болтал ерунду»[798].