– Я немного подожду, спасибо, – сказала она, и он исчез.

«Подожду?» – подумал Трульс. Она собирается выжидать? Сбежать, если передумает? Если он не оправдает ее ожиданий? И что это за ожидания, они ведь, честно говоря, выросли вместе.

Улла огляделась:

– Господи, в последний раз я была здесь на встрече одноклассников десять лет назад, помнишь?

– Нет, – ответил Трульс. – Я не ходил.

Она сидела и теребила рукава свитера.

– Какое ужасное это дело, над которым вы сейчас работаете. Жаль, что вы не взяли его сегодня. Микаэль рассказал, что случилось.

– Ага, – произнес Трульс.

Значит, Микаэль. Первое, что она сделала, – рассказала о нем и прикрылась им, как щитом. Она просто нервничает или не знает, чего хочет?

– И что он рассказал?

– Что Харри Холе использовал бармена, который видел убийцу перед первым убийством. Микаэль очень разозлился.

– Бармена из бара «Ревность»?

– Вроде да.

– Использовал его для чего?

– Тот сидел в турецкой бане и следил, не придет ли убийца. Ты что, этого не знаешь?

– Я сегодня работал над… кое-какими другими убийствами.

– А, понятно. В любом случае приятно было повидаться с тобой. Я не могу долго задерживаться, но…

– Посидишь, пока я выпью еще одну кружку?

Он заметил, что она колеблется. Черт.

– Дело в детях?

– А?

– Они что, нездоровы?

Трульс видел, что Улла слегка растерялась, но потом она схватила спасательный круг, который он предложил ей. Предложил им обоим.

– Младший приболел. – Она поежилась, оглядываясь вокруг, словно хотела глубже забраться в свой свитер.

Люди сидели всего за тремя столиками, и Трульсу казалось, что она никого из них не знает; во всяком случае, просканировав зал, Улла немного расслабилась.

– Слушай, Трульс…

– Да?

– Можно задать тебе странный вопрос?

– Конечно.

– Чего ты хочешь?

– Хочу? – Он сделал еще один глоток, давая себе тайм-аут. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, чего ты хочешь от жизни? Чего мы хотим?

«Я хочу снять с тебя всю одежду, трахнуть тебя и услышать, как ты орешь, что хочешь еще, – подумал Трульс. – А потом я хочу, чтобы ты пошла к холодильнику, открыла для меня холодное пиво, легла в мои объятия и сказала, что оставишь все ради меня. Детей, Микаэля, тот чертов дом, в котором я строил террасу, – все. Только ради того, чтобы получить возможность быть со мной, Трульсом Бернтсеном, потому что теперь, после этого, я не могу вернуться ни к кому, кроме тебя, тебя, тебя. И я хочу, чтобы после этого мы снова перетрахались».

– Мы хотим, чтобы нас ценили, верно?

Трульс сглотнул:

– Конечно.

– Чтобы нас ценили те, кого мы любим. Остальные не так важны, правда?

Трульс почувствовал, что его лицо исказилось гримасой, но сам не понял, что она означает.

Улла склонилась вперед и понизила голос:

– Иногда мы думаем, что нас не ценят, нас втаптывают в грязь, и у нас появляется желание втоптать в грязь обидчика, да?

– Да, – ответил Трульс и кивнул. – Тогда мы хотим втоптать в грязь обидчика.

– Но это желание мгновенно исчезает, когда мы осознаем, что нас все-таки ценят. И знаешь что? Сегодня вечером Микаэль сказал, что любит меня. Он сказал это косвенно, не прямо, но… – Она закусила нижнюю губу. Прекрасную, налитую кровью нижнюю губу, на которую Трульс пялился с шестнадцати лет. – Большего и не нужно, Трульс. Разве это не странно?

– Очень странно, – сказал Трульс, заглядывая в пустую пивную кружку.

И подумал, как сформулировать свои мысли. О том, что иногда, когда кто-то говорит тебе, что любит, это ни хрена не значит. Особенно когда это говорит Микаэль говнюк Бельман.

– Наверное, мне больше не стоит заставлять ждать младшего.

Трульс поднял глаза и увидел, что Улла с озабоченным видом смотрит на часы.

– Конечно, – сказал он.

– Я правда надеюсь, что в следующий раз у нас будет больше времени.

Трульсу удалось удержаться и не спросить ее, когда может случиться следующий раз. Он просто поднялся и постарался не обнимать ее дольше, чем она его. Когда за ней захлопнулась дверь, Трульс тяжело опустился на стул. Он почувствовал прилив ярости. Тяжелой, вязкой, болезненной и хорошей ярости.

– Еще пива? – снова беззвучно появился Ульсен.

– Да. Или нет. Мне надо позвонить. Ваш еще работает? – Он кивнул на кабинку за стеклянной дверью, где, по словам Микаэля, он стоя трахнул Стину Микаэльсен во время выпускного вечера, когда все нажрались в хлам и не видели ничего, что происходит на уровне ниже груди. И конечно, этого не видела Улла, которая стояла в очереди к барной стойке, чтобы купить им пива.

– Да, конечно.

Трульс зашел в кабинку и нашел номер телефона в своем мобильном.

Потом он набрал номер, нажимая на блестящие четырехугольные металлические кнопки телефона-автомата.

Он ждал. На нем была обтягивающая рубашка, призванная подчеркнуть, что по сравнению с тем, каким Улла его помнила, у него увеличилась грудная мускулатура и бицепсы, а талия сузилась. Но Улла почти и не взглянула на него. Трульс втянул в себя воздух и почувствовал, как коснулся плечами обеих стен в кабинке. Здесь было теснее, чем в том чертовом кабинете, куда его сегодня запихнули.

Бельман. Братт. Виллер. Холе. Пусть все они горят в аду.

– Мона До.

– Бернтсен. Сколько ты заплатишь за информацию о том, что на самом деле произошло сегодня в бане?

– Намекнешь коротко?

– Ага. «Полиция Осло рискует жизнью невинного бармена, чтобы поймать Валентина».

– Мы договоримся.

Он стер пар с зеркала в ванной и посмотрел на себя.

– Кто ты? – прошептал он. – Кто ты?

Он закрыл глаза. Снова открыл их.

– Я Александр Дрейер. Зови меня просто Алекс.

Из гостиной за его спиной доносился сумасшедший смех, похожий на работающую машину или вертолет, а потом полные ужаса вопли, знаменующие переход от «Speak To Me» к «Breathe»[33]. Именно такие вопли он пытался вызвать, но никто из них не хотел орать именно так.

Пар почти исчез с зеркала. Наконец-то он был чист. И он мог видеть татуировку. Многие, в основном женщины, спрашивали, почему он решил нацарапать на коже груди лицо демона. Как будто это он решил. Они ничего не знали. Ничего не знали о нем.