– Вы разрешите мне ею воспользоваться? – с неожиданной робостью спросил он. – Она наверняка дорога вам…

– Само собой, дорога. Но я чувствую за собой некоторую вину перед вами, поскольку вовлек в это дело, а потому назавтра она ваша.

– Где изготовлена? – поинтересовался Мирович, разглядывая вытравленный на лезвии цветочный орнамент.

– Мне она досталась от моего старшего брата, а он в свое время привез ее из Стокгольма.

– Вы ничего не рассказывали мне о своем брате. Он жив?

– Не время об этом, – моментально помрачнел Кураев. – Прочтите молитву, и спать. По себе знаю, что многое завтра будет зависеть от вашего самочувствия.

– Благодарю вас за все. – Мирович вложил шпагу в ножны и поставил ее у изголовья своей кровати. – Поверьте, я не испытываю ни малейшего сожаления по поводу случившегося.

– Ну и слава Богу, – ответил Гаврила Андреевич.

Василий, прочтя молитву, тут же залез под одеяло и закрыл глаза, ожидая, что сейчас уснет. Но прошло какое-то время, а сон не шел, зато в воображении его являлся раз за разом образ великой княгини с ее полуулыбкой, подрагивающими длинными ресницами, вздымающейся при каждом вздохе грудью. Он слышал от своей матери, что если в преддверии сна ты видишь лицо знакомого тебе человека, это значит, что он в этот момент думает о тебе. Ему сделалось неожиданно тепло и радостно, и он мысленно обратился к своему видению:

«Неужели ты думаешь сейчас обо мне? Стою ли я того?»

«Ты, Василий, недооцениваешь себя», – как показалось ему, ответил негромко рожденный им образ.

«Но кто я и кто ты? – продолжил он мысленный диалог. – Я всего лишь мелкая солдатская сошка. А ты – великая княгиня».

«Все люди равны меж собой, – так заповедовал наш учитель Иисус Христос. Моя судьба тоже складывается не просто. Я не знаю, что станет со мной завтра. Мой муж не любит меня и, более того, ненавидит».

«Так только скажи мне, и я докажу свою преданность, не пожалею жизни! Жизнь свою отдам, чтобы ты была счастлива».

«А знаешь ли ты, что такое счастье? Ты так молод еще…»

«Знаю, знаю! Счастье – это смотреть на тебя, быть рядом с тобой, знать, что нужен тебе. Для меня это счастье…»

1

– Пора вставать, друг мой, – услышал он голос над собой, и кто-то легонько потряс его за плечо. – Так можете и поединок проспать.

– Сейчас, встаю, – встрепенулся он и, открыв глаза, увидел в утренних сумерках склоненное над ним лицо Гаврилы Андреевича. На соседней кровати сидел, сладко позевывая и потягиваясь, Елагин.

– Ну, как вы себя чувствуете? – поинтересовался он. – Может, и не стоило бы его будить, все бы само собой образумилось, глядишь.

– Может, и не стоило, – согласился Кураев. – С кем это вы всю ночь беседовали? – спросил он Василия. – Я привык спать чутко и слышал, как бормотали чего-то во сне.

– Понятия не имею, – смутился Василий, опасаясь, не произнес ли он во сне имени той, что являлась ему вечером.

– Умойтесь, и пора выходить, – на правах старшего поторопил Кураев. – На улице почти светло. Нехорошо заставлять ждать противника, даже если ты и не очень высокого мнения о его персоне.

Через несколько минут они отправились к Верхнему саду, что находился неподалеку от дворца и к которому вела узкая тропинка. Еще издалека Василий различил темнеющие у ближайших деревьев три фигуры в длинных плащах. Они подошли ближе, сухо кивнули друг другу. Кураев и Елагин вместе с другими двумя секундантами отошли от них, чтобы обговорить условия дуэли. Мирович и Понятовский остались один на один в нескольких шагах друг от друга.

Поляк, скрестив руки на груди, высокомерно разглядывал верхушки деревьев и что-то насвистывал себе под нос. Василий ковырял носком башмака кучку снега, что была перед ним. Окружавшие их толстенные стволы лип в утренних сумерках казались мрачными колоннами сумрачного языческого храма, где когда-то приносили жертву своим богам некогда населявшие эти края племена, ушедшие ныне в иные места, оставив свои земли более могущественному народу. Неожиданно с одной из веток сорвался ком снега и мягко упал к ногам Мировича. Он внутренне содрогнулся, сочтя это за плохое предзнаменование, и с нетерпением посмотрел на секундантов, которые, жестикулируя, продолжали обговаривать условия дуэли. Наконец, оговорив все детали, они по одному, цепочкой, насколько позволяла узкая тропинка, двинулись обратно.

– Господа! – начал длинноусый, среднего роста, с большим мясистым носом, один из секундантов Понятовского, который, будучи старше других по возрасту, взял на себя обязанности главного распорядителя. – Мы должны, прежде всего, предложить вам примириться и закончить дело миром. Согласны ли вы с нашим предложением?

– Если этот сударь тотчас извинится, то я готов простить его за вчерашнюю дерзость, – с присущим ему высокомерием заявил Понятовский.

– Мне нечего сказать на это, – сухо пожал плечами Мирович. – Не вижу хоть в чем-то своей вины.

– Жаль. Мы не теряли надежды на примирение, – провел перчаткой по своим усам пожилой секундант. – В таком случае сообщаем вам условия поединка. Драться будете на шпагах обычного образца, каковые у каждого из вас имеются. Кинжалами или иным оружием не пользоваться. Если противник упадет, то ему разрешается подняться и продолжить бой далее. То же самое, если будет потеряна шпага, то поединок на время приостанавливается. В случае ранения кого-то из вас схватка прекращается немедленно. Вы согласны с условиями?

– Да, – ответил Понятовский, а Мирович лишь кивнул в ответ.

– Тогда прошу ваши шпаги, чтобы мы удостоверились в их схожести, – протянул к ним руку усатый секундант. Приняв шпаги, он сравнил их меж собой, взглядом удостоверился, что и остальные из присутствующих не возражают против осмотра оружия, и с поклоном вернул их противникам. – И еще одно, – добавил он. – В случае раны услуги лекаря оплачивает сам раненый или его секунданты.

– И в случае смерти тоже, – заявил, улыбнувшись, Елагин. Но шутка его поддержки ни у кого не вызвала, и он, смутившись, закашлялся и, подойдя к Мировичу, прошептал: – Помните, что я вам говорил вчера. Не спешите…

Василий Яковлевич молча кивнул и скинул ему на руки свою епанчу и кафтан, оставшись в одном камзоле. Затем отстегнул от пояса ножны шпаги и тоже подал их Елагину, после чего со шпагой в руках отступил на несколько шагов по тропинке в глубь парка. В этот момент показался краешек солнечного диска, и тени от могучих лип легли им под ноги, сделав снежный покров похожим на въездной шлагбаум.

– Можете начинать! – дал команду усатый и взмахнул снятой с руки перчаткой.

Мирович отбросил левую руку назад, как учили их на занятиях в Шляхетском корпусе, а правую, со шпагой, выставил на уровень груди противника и остановился, ожидая нападения. Понятовский же положил левую руку на пояс, а острие клинка направил вверх, как для сабельного удара. Его прищуренные голубые глаза несколько мгновений изучали противника, как бы выявляя его сильные и слабые стороны. После того он сделал несколько скользящих шагов по направлению к Василию, провел ложный выпад, словно целил тому в лицо, но, сделав ловкий обвод, попытался нанести укол в грудь. Мирович, вовремя разгадав нехитрый прием, чуть отступил и легко отбил шпагу, сделав в свою очередь выпад. Понятовский ушел корпусом вбок и, выбросив правую ногу вперед, неуловимым движением едва не достал Василия острием клинка. Тому вновь пришлось отступить и провести несколько ложных выпадов, чтобы восстановить свою позицию.