— Георг был так разочарован, — не обращая на меня ни малейшего внимания, сокрушалась герцогиня Сесилия, пристально глядя на Эдуарда. — Если бы ты тогда позволил ему жениться на той девице из Бургундии, как он хотел, или хотя бы на той шотландской принцессе, ничего бы не случилось.

— Но я и тогда уже не мог ему доверять, мама, — честно признался Эдуард. — У меня нет ни малейших сомнений, что, будь у Георга собственное королевство, он бы тут же попытался завоевать и мое. А полученное им огромное состояние непременно использовал бы с целью собрать армию, вторгнуться на мою территорию и захватить трон.

— Он родился, чтобы стать великим, — не сдавалась Сесилия.

— Он родился третьим сыном в семье. — Эдуард, судя по всему, наконец-то собрался с духом и решил поспорить с матерью. — Он сможет стать правителем Англии только в том случае, если умру я, умрет мой старший сын и наследник Эдуард, а также мой второй сын Ричард и новорожденный Георг. Неужели ты, мама, предпочла бы такое развитие событий? Неужели ты хочешь моей смерти и смерти троих моих любимых сыновей? Неужели ты до такой степени предпочитаешь Георга всем остальным? Неужели ты желаешь мне зла, как желал его тот колдун, нанятый Георгом? Неужели ты могла бы приказать подбрасывать мне в пищу толченое стекло, а в вино подсыпать ядовитый порошок наперстянки?

— Нет! — Сесилия явно испугалась. — Конечно же нет. Ты сын и наследник своего отца, ты с честью завоевал свой трон. И после тебя на этом троне должен сидеть твой сын. Но Георг — мой сын. И сердце мое болит за него.

Эдуард только зубами скрипнул и молча отвернулся к камину. Некоторое время он стоял, опустив плечи и ни на кого не глядя, и мы ждали, когда он снова заговорит.

— Единственное, что я могу сделать для тебя и для него, — промолвил он наконец, — это позволить ему выбрать, какой смертью он предпочтет умереть. Но умереть ему придется. Если он попросит послать за французским фехтовальщиком, я это сделаю. Ему вовсе не обязательно принимать смерть от руки палача. Это также может быть яд, и он даже сможет принять его в полном уединении. Это может быть кинжал, который ему положат на обеденный стол, а остальное он сделает сам. В любом случае это будет не публичная казнь: никакой толпы, никаких лишних свидетелей. Если он захочет, все свершится прямо в Тауэре. Он может просто лечь в постель и вскрыть себе вены на запястьях. И рядом не будет никого, кроме священника, если таким будет желание Георга.

Герцогиня Сесилия, не сдержавшись, охнула, казалось, она задыхается — такого она явно не ожидала. Я почти не шевелилась, внимательно наблюдая за ними обоими. Я и сама не думала, что Эдуард решится пойти так далеко.

— Мама, я очень сочувствую твоей утрате, — добавил он, глядя в потрясенное лицо матери.

Королева-мать побелела.

— Ты его простишь!

— Ты и сама должна понимать, что я не могу этого сделать.

— Я приказываю тебе! Я твоя мать! Ты мне подчинишься!

— А я король. И он не имеет права выступать против меня. Он должен умереть.

Сесилия повернулась ко мне.

— Это все твоих рук дело.

Я только плечами пожала.

— Георг сам себя убил, миледи. Вы не можете обвинять ни меня, ни Эдуарда. Георг сам не оставил выбора своему королю. Он его предал, предал наше дело, он представляет опасность для нас и наших детей. Вы прекрасно знаете, что случается с теми, кто претендует на королевский трон. Это ведь обычный путь для сыновей дома Йорков, не правда ли?

Сесилия молчала. Потом подошла к окну и прислонилась лбом к толстому стеклу. Я смотрела на ее спину, на ее напряженные плечи и думала о том, каково это: осознавать, что твой сын должен погибнуть. Однажды я пообещала, что и она испытает ту боль, какую испытала моя мать, узнав о казни сына. И вот теперь я видела, как эта боль терзает герцогиню Сесилию.

— Мне этого не вынести. — Ее голос зазвенел от горя. — Это же мой сын, самый любимый мой сын. Как можете вы отнять его у меня? Лучше б я сама умерла, чем дожить до этого дня. Мой Георг, мой дорогой мальчик… Нет, я не могу поверить, что ты пошлешь его на смерть, Эдуард!

— Мне очень жаль, — с мрачным видом произнес мой муж, — но у меня нет другого выхода. Он должен умереть.

— Но он сможет сам выбрать, как ему умереть? — И этим вопросом Сесилия подтвердила, что окончательно сдалась. — Ты ведь не отдашь его палачу?

— Да, он сможет сам выбрать, как умереть, но умереть ему придется, — ответил Эдуард. — Это его вина, что он превратил наши взаимоотношения в неразрешимую проблему. Он сам вступил со мной в борьбу.

Моя свекровь повернулась и, не вымолвив больше ни слова, направилась к дверям. И на мгновение — всего лишь на мгновение! — мне стало жаль ее.

Георг всегда был глупцом и смерть себе выбрал дурацкую.

— Он хочет, чтобы его утопили в бочке с вином, — сообщил мне Энтони, вернувшись с заседания Королевского совета.

Я сидела в кресле-качалке посреди детской, держа на руках маленького Георга и мечтая об одном: пусть все это поскорее кончится, тезка моего маленького принца умрет и навсегда исчезнет из нашей жизни.

— Ты, кажется, пытаешься шутить?

— Нет, по-моему, это Георг пытается шутить.

— Но что он имеет в виду?

— Полагаю, именно то, что и сказал. Он хочет, чтобы его утопили в бочке с вином.

— Он действительно так сказал? Его правильно поняли?

— Я только что с заседания Совета. Георг пожелал быть утопленным в вине, если уж ему суждено умереть.

— Смерть пьянчуги! — воскликнула я; мне даже думать об этом было противно.

— Наверное, таким образом он надеется отомстить своему брату.

Я прижала к себе сынишку и нежно погладила его по спинке, словно защищая от всех жестокостей этого мира.

— Вообще-то я мог бы придумать способ и похуже, — заметил Энтони.

— А я могла бы придумать способ и получше. Я бы, наверное, предпочла, чтобы меня повесили, а не утопили, держа головой вниз в бочке с вином.

Энтони пожал плечами.

— Возможно, Георг уверен, что своей выходкой высмеивает и короля, и вынесенный Советом смертный приговор. А может, надеется, что заставит Эдуарда простить его и отменить столь страшную смерть, поистине достойную лишь жалкого пьяницы. Или рассчитывает, что церковь выразит протест и потребует отсрочки приговора, а ему под шумок удастся улизнуть.

— Только не в этот раз, — отрезала я. — Кончилось его везение пьяницы; он вполне заслуживает такого конца. Где свершится казнь?

— В его покоях, в лондонском Тауэре.

Я вздрогнула и прошептала:

— Прости его, Господи. Что за ужасный выбор!

Все сделал палач. На этот раз он отложил свой топор, но черную маску на голове все же оставил. Палач был крупным мужчиной с большими сильными руками, да к тому же взял с собой помощника. Они вдвоем вкатили бочонок мальвазии в комнату Георга, и Георг, этот клоун, устроил целое представление: смеялся во весь рот, а потом стал задыхаться, хватая ртом воздух, и лицо его вдруг словно полиняло и совершенно побелело от страха.