Спека, и даже письмо, которое я отдал тебе в среду вечером. Только вчера на пляже в Фано я обо всем догадался. Там была одна монахиня с группой мальчиков-сирот. Она мне сказала, что лет сорок назад Луиджи Спека был директором сиротского приюта.

Альдо пристально, без улыбки смотрел на меня с высоты своего роста.

Затем резко повернулся и отошел. Подойдя к коням, он стал давать указания конюхам. Я смотрел на него и ждал. У каждого коня был особый украшенный хомут, алый, с золочеными закраинами; уздечки, которые были на них до сих пор, теперь заменялись другими, украшенными медальоном с головой сокола. На двух конях были небольшие седла; они помещались на небольшом расстоянии от хомутов и крепились широкими алыми лентами, пересекавшими грудь. К этим двум коням подвезли колесницу и золочеными цепями прикрепили дышла к седлам.

Пристяжные кони представляли собой центральную пару, колесница помещалась между ними, но вот я увидел, что рядом с каждым из них ставят еще по два коня – всего получалось шесть – и крепят их постромки к передней стенке колесницы. Двенадцать оставшихся коней разделили на три группы и в свою очередь впрягли в колесницу перед их товарищами, их поводья тянулись к изогнутой аркой крыше. Сама колесница, легкая как перышко, на колесах с резиновыми шинами, имела полукруглый борт, закрывавший переднюю часть и боковины, и пол. Поместиться в ней могло не больше двух человек, сзади не было ни предохранительного ограждения, ни ступеньки. Наездники привязывались к боковым стенкам двумя золочеными цепями, идущими от переднего борта наподобие пристяжных ремней в самолете. Таким образом, во время движения наездники могли упасть лишь в том случае, если перевернется сама колесница и мчащиеся кони повлекут их за собой: что означало мгновенную смерть.

Когда все было готово – колесница на месте, кони впряжены, – всякое движение прекратилось. Конюхи, стоявшие рядом с конями, молчали; молчали и находившиеся на площади полицейские. Альдо отошел от колесницы и направился ко мне. Его лицо было таким же бледным и непроницаемым, как в машине в среду вечером.

– Я отправил тебя в Фано, думая, что так будет лучше для нас обоих, – – сказал он, – но раз ты здесь, то тоже можешь сыграть свою роль. Роль Сокола по-прежнему твоя. Разумеется, если у тебя хватит духу ее принять.

Голос Альдо вернул меня в дни детства. Тот же старый вызов, брошенный с тем же презрительным изяществом, с тем же молчаливым намеком на мою неполноценность. Но странно, он больше не уязвлял меня.

– А кто играл бы роль Сокола, если бы я отплыл с Марко? – спросил я.

– Я намеревался править сам. Пять веков назад групповодов не было.

Сокол был сам для себя возничим.

– Отлично, – сказал я, – в таком случае сегодня я тоже им буду.

Услышав мой ответ, такой же неожиданный для него, как и для меня самого, Альдо растерялся. Наверное, он ожидал услышать от меня так хорошо знакомые ему мольбы избавить меня от участия в этом приключении. Затем он улыбнулся.

– Костюм герцога Клаудио ты найдешь в машине, – сказал он, – и парик соломенного цвета. Там Джакопо. Он все тебе даст.

Я уже не испытывал никакого страха. Мне было суждено участвовать в неизбежном. Итак, решение было принято. Я направился к машине, рядом с которой стоял Джакопо. Раньше я его не заметил, но, наверное, он все это время был рядом с Альдо.

– Я еду с ним, – сказал я.

– Да, синьор Бео, – ответил он.

В его глазах появилось выражение, которого я никогда прежде не видел.

Удивление, да, но еще и уважение, даже восхищение.

– Я буду герцогом Клаудио, – сказал я, – а Альдо возничим.

Он молча открыл дверцу машины и протянул мне костюм. Помог его надеть и затянул кушак вокруг моей талии. Затем подал мне парик, и я, надев его на свою коротко остриженную голову, посмотрел в зеркало. На губе, в том месте, куда пришелся удар Альдо, была небольшая ранка, но кровь уже запеклась.

Белокурый парик обрамлял мое белое, небритое лицо; на меня смотрели глаза, светлые, широко раскрытые, как у Клаудио на картине в герцогском дворце. Но то были и глаза Лазаря в церкви Сан Чиприано. Я повернулся к Джакопо.

– Как я выгляжу? – спросил я.

Слегка склонив голову набок, он серьезно рассматривал меня.

– Совсем как ваша мать, синьора Донати, – ответил он.

Он не имел в виду ничего дурного, но для меня эти слова были последним оскорблением. Вернулось унижение былых годов. Нелепая фигура, которая, шаркая босыми ногами, возвратилась к колеснице и встала на ней рядом с Альдо, была не герцогом Клаудио, не Соколом, а карикатурным портретом женщины, которую я в течение двадцати лет отвергал и презирал.

Я стоял неподвижно, позволив Альдо привязать меня к колеснице предохранительными цепями. Затем он приковал себя. Через борт конюхи подали ему поводья центральных коней, поводья передних. Когда Альдо собрал в две руки множество поводьев, конюхи отпустили уздечки. Почувствовав натяжение, кони двинулись вперед. На далекой кампаниле собора пробило десять, ее звон, словно эхо, подхватили все церкви Руффано. Полет Сокола начался.

Глава 23

Сперва мы объехали площадь, спокойно, торжественно; наше движение походило на триумфальный въезд в Рим императора Траяна. Повинуясь поводьям, двенадцать коренных повернули направо, двигавшаяся единым строем шестерка сделала то же – их движение напоминало медленное разворачивание гигантского веера, влекущего за собой нашу сияющую свежими красками колесницу.

Как и обещали полицейские, дороги были пустынны, но все окна распахнуты и чернели от зрителей. Когда мы медленно проезжали под ними, из всех уст вырвался вздох удивления, перешедший в единый восторженный крик. Удивление, восторг сменились признанием, и воздух наполнился аплодисментами, похожими на трепетание мириад крыльев. Восемнадцать равнодушных к этому грому коней двигались вперед, полированные металлические украшения попон сверкали в лучах утреннего солнца, позвякивание сбруй звучало музыкой, бросающей вызов нестройному людскому реву. Никакого цокота копыт – особым способом подкованные кони, ступая по мостовой, производили глухой звук, который почти ничем не отличался от шуршания резиновых шин нашей колесницы.

Мы дважды объехали площадь, дважды восемнадцать коней и возничий отдали дань уважения аплодирующей толпе; затем к коням снова подошли конюхи и отвели их, а с ними и нас в дальний, более широкий конец площади. Мы сделали еще один поворот, и теперь стояли лицом к виа дель Дука Карло, которая, спускаясь с холма, вела в город. Конюхи в последний раз проверили поводья, дышла, подпруги, осмотрели каждого коня и