В шоке я попятился от окна, оторопев настолько, что споткнулся о мешок с мусором и упал. Перепугавшийся от шума Поппер носился туда-сюда и визгливо подвывал. Пока я в панике барахтался там, пытаясь встать на ноги – под грохот консервных банок и пивных бутылок, – дверь распахнулась, на бетон выплеснулся квадрат желтого света. Я скорее-скорее поднялся на ноги, подхватил Поппера и рванул с места.

Но это, к счастью, был Борис. Он догнал меня, схватил за руку и потащил дальше по улице.

– Господи, – сказал я, притормаживая, пытаясь оглянуться. – Что вообще случилось?

Позади хлопнула входная дверь Борисова дома. Мистер Павликовский стоял в дверях, спиной к свету, и, одной рукой держась за косяк, тряс кулаком и орал что-то по-русски.

Борис тащил меня за собой.

– Давай, пошел!

Мы мчались по темной улице, шлепая подошвами по асфальту, до тех пор пока голос его отца не смолк вдали.

– Мать твою, – вырвалось у меня. Мы свернули за угол, и я перешел на шаг. Сердце колотилось, перед глазами все плыло, Поппер хныкал и пытался вывернуться у меня из рук, я опустил его на землю, и он заметался кругами вокруг нас. – В чем дело-то?

– Ай, ни в чем, – отчего-то весьма бодро ответил Борис, с влажным хлюпающим звуком вытерев нос. – Буря в стакане воды, как говорят у нас. Он до чертиков просто.

Я согнулся пополам, уперся ладонями в колени, хватал ртом воздух.

– Злой до чертиков или пьяный до чертиков?

– И то, и другое. Хорошо, хоть он Попчика не видел, а то не знаю, что бы было. Он считает, что животным место на улице. Смотри, – сказал он, показывая мне бутылку водки, – смотри, что у меня есть. Стырил, когда убегал.

Я почуял кровь еще до того, как ее увидел. Светила луна – всего-то полумесяц, но кое-что было видно – и когда я остановился и взглянул ему в лицо, то увидел, что из носа у него льет, а рубашка почернела от крови.

– Господи, – я все никак не мог перевести дух, – ты как вообще?

– Пойдем-ка на детскую площадку, отдышимся, – сказал Борис.

На лице у него живого места не было: глаз заплыл, из жуткой крючкообразной раны на лбу хлещет кровь.

– Борис! Надо идти домой.

Он вскинул бровь:

– Домой?

– Ко мне домой. Да короче. Выглядишь жутко.

Он рассмеялся, обнажив окровавленные зубы, и ткнул меня под ребра.

– Не-a, перед тем как я покажусь Ксандре, мне надо выпить. Пошли, Поттер. Не хочешь, что ли, чтоб чуток попустило? После такого-то?

22

Возле заброшенного общественного центра под луной серебром поблескивали горки на детской площадке. Мы сели на бортик фонтана, свесив ноги в его засохшую чашу, и передавали друг другу бутылку до тех пор, пока не потеряли счет времени.

– Никогда такого раньше не видел, – сказал я, вытирая рот тыльной стороной ладони. Звезды слегка подергивались.

Борис, опершись на отставленные назад руки, запрокинув голову, пел себе под нос по-польски.

– Обосраться со страху можно, – сказал я, – от папаши твоего.

– Ага, – бодро подтвердил Борис, вытирая губы о плечо окровавленной рубашки. – Он и убивал. Однажды на шахте забил человека до смерти.

– Да не ври.

– Нет, это правда. Это в Новой Гвинее было. Он попытался выставить все так, будто на человека сверху камни попадали и его убило, но нам все равно сразу после этого пришлось уехать.

Я это обдумал.

– Отец твой не очень, гм, крепкий, – сказал я, – ну, то есть не понимаю, как…

– Не-е, да не кулаками. Этим, как его… – он изобразил резкие удары, – разводным ключом.

Я молчал. В том, как Борис с силой припечатывал воздух воображаемым разводным ключом, было что-то такое, похожее на правду.

Борис заворочался рядом, прикуривая – дымно выдохнул.

– Хочешь? – он отдал сигарету мне, себе прикурил новую, потрогал челюсть костяшками пальцев. – Ай, – сказал он, подвигав ей.

– Больно?

Он сонно рассмеялся и стукнул меня по плечу:

– А ты как думал, придурок?

И вот нас уже снова трясет от хохота, и мы ползаем на четвереньках по щебенке. Я был пьяный, а в голове – высь, холод и до странного ясно. Потом, все в пыли после катания и валяния по земле, мы, пошатываясь, шли домой почти в кромешной темноте, вокруг нас встают великанами ряды заброшенных домов и пустынная ночь, высоко над нами – яркие сколы звезд, за нами семенит Попчик, а мы качаемся из стороны в сторону и хохочем так, что горло снова сводит рвотными позывами и мы еле удерживаемся, чтоб не наблевать у дороги.

Борис что было сил горланил все ту же песенку:

А-а-а, а-а-а,

byly sobie kotki dwa.

A-a-a, kotki dwa,

szarobure…

Я пнул его:

– По-английски!

– Давай, я тебя научу. А-а-а, а-а-а…

– Расскажи, что это значит.

– Ладно, расскажу. “Жили-были два котенка, – пропел Борис, – серо-бурых два котенка… А-а-а-а… ”

– Два котенка?

Он попытался мне врезать и чуть не упал.

– Да заткнись! Щас будет самая классная часть. – Вытерев рот ладонью, он запрокинул голову и запел:

Спи, мой милый,

С неба дам тебе звезду,

Все-все детки спят,

И плохие детки спят,

Все спят дети,

Только ты не спишь,

А-а-а-а…

Жили-были два котенка…

Когда мы добрались до моего дома – адски шумя и цыкая друг на друга, оказалось, что в гараже пусто и дома никого нет.

– Слава богу, – пылко воскликнул Борис и, повалившись на бетонную дорожку, пал ниц перед Господом.

Я ухватил его за воротник:

– Вставай!

В доме, при свете лицо у него было жутким: везде кровь, глаз заплыл до блестящей щелочки.

– Подожди, – сказал я, уронил его на ковер в центре комнаты, а сам поковылял в ванную – поискать, чем бы намазать его рану. Но там были только шампунь и флакончик зеленых духов, которые Ксандра выиграла в какой-то лотерее в “Уинне”. Пьяно припоминая какие-то мамины слова про то, что духи, мол, это антисептик в пшиках, я вернулся в гостиную, где Борис пластом лежал на ковре, а Поппер взволнованно обнюхивал его окровавленную рубашку.

– Так, – сказал я, отталкивая собаку, промокая кровавое пятно у него на лбу мокрой тряпкой, – лежи смирно.

Борис дернулся, прорычал:

– Ты чего, блин, делаешь?

– Заткнись ты, – сказал я, убирая волосы у него с глаз.