Акос не обращал внимания на кровь, что стекала по спине, пропитывая свитер, и на пульсирующую боль. Лазмет со стоном ухватился за ногу.

– Как? – прорычал старик.

Акос молчал. Он чувствовал себя совсем зыбким. Недели голодовки делали свое дело. Не все можно вынести под действием адреналина. Спотыкаясь, Акос снова направился к Лазмету. Он использовал как преимущество непредсказуемость действий. Точно как Кайра, когда, страдая от серьезной кровопотери, сражалась на арене с Айджой. В какую сторону Акоса клонило – туда он и шел. И он вцепился в глотку Лазмета.

Лазмет стиснул руку сына и с силой отбросил его в сторону. Боль прожгла плечо Акоса и растеклась по всему телу. Он взревел и выронил ток-нож прямо в гнилую листву. Акос упал и распластался у ног Лазмета.

Слезы ручьями покатились по обеим сторонам его лица. Все планы, ложь, предательство друзей, семьи, страны и… Кайры – все оказалось напрасным.

– Знаешь, ты не первый мой сын, что предпринимает попытку меня убить, – произнес Лазмет.

Лазмет поднял ногу и вжал ботинок в больное плечо Акоса. Даже легкое надавливание заставило бы Акоса завопить снова, но старик давил все сильнее, медленно перенося на ногу вес всего тела. В глазах Акоса потемнело, и, чтобы оставаться в сознании и мыслить, ему приходилось бороться.

Он пожалел, что не поинтересовался у Кайры, каким образом ей удавалось сохранять ясность мышления, находясь постоянно под воздействием боли. Акосу это казалось невозможным. Все, что осталось от него, билось в агонии.

Лазмет склонился, не убирая ноги.

– Ризек тоже весьма удивил меня во время Побывки – нашей святейшей традиции перебирания мусора. Он посмел напасть на меня и заточить в тюрьму, – Лазмет затих, но продолжал шевелить челюстями. – Но я не умер тогда – Ризек был слишком слаб! И не похоже, что я помру сейчас, не правда ли?

Лазмет крутил ступней так, будто давил упрямого жука. Акос снова закричал. По щекам текли слезы. Вдалеке послышался вой – это сирена призывала армию к бою. Но было слишком поздно. Поздно для Акоса, для той служительницы, убитой в коридоре, поздно для храма Гессы.

В этот момент Акос прочувствовал всю тяжесть неизбежной судьбы, получившей импульс в тот самый момент, когда Вара раскрыла Акосу его киерту – изменяющую жизнь правду. Правда о происхождении не освободила от предначертанного будущего, напротив, она привела к нему. Она, словно попавшую на крючок рыбешку, привела Акоса к отцу. «Выстрадай судьбу, – произнес голос матери. – Все остальное – заблуждение».

Теперь Акос понял, что чувствовала Кайра, когда требовала, чтобы он ее выбрал вне зависимости от того, был ли у него этот выбор в принципе. «Я не хочу быть причиной твоих “страданий”», – сказала тогда Кайра. Было нечто могущественное в этом ее качестве – в отказе мириться с неизбежностью, в силе желания.

«Я не хочу», – сказала она. И сейчас Акос чувствовал то же самое.

Он не желал, чтобы его конец был таким, не желал «выстрадать» судьбу.

«И все это при такой жуткой боли», – подумал Акос.

Акос высоко задрал колено, прижав его к груди, и с силой пнул раненую ногу Лазмета. От удивления старик хмыкнул и слегка ослабил давление на плечо Акоса. Рыча, Акос вжал в землю вторую ногу и проскользил спиной по земле – по листве и каменной тропке. Он вытянул пораженную руку и принялся обшаривать ею стебли в надежде отыскать ток-клинок Вакреза.

Лазмет отступил, хватаясь за ногу. Акос нащупал металлическую рукоять и сомкнул вокруг нее пальцы. Он ощущал пульс в шее, голове и плечах. Дрожа и с трудом удерживая вес собственного тела, Акос поднялся на ноги.

Не судьба привела его сюда. Он сам так решил. Он этого желал.

Сейчас Акос желал Лазмету смерти.

Сирена Гессы вопила. Лазмет и Акос столкнулись – броня с плотью. Они с грохотом рухнули на промерзлую землю и обмякшую листву. Акос ощутил новую вспышку боли в плече и тошноту, но его желудок был слишком пуст, чтобы изрыгнуть что-то наружу. Их руки сцепились. Лазмет обеими руками обхватил запястье Акоса, пытаясь вырвать нож.

«Чести нет места, когда речь идет о выживании», – подумал Акос.

Он склонил голову и вцепился зубами в руку Лазмета. Он сжимал челюсти изо всех сил, ощущая вкус крови и разрывая плоть. Лазмет сдавленно закричал. Акос надавил на нож, сопротивляясь силе Лазмета, и дернул головой, раздирая кожу отца и отрывая мясо от кости.

Клинок вошел прямо в глотку Лазмета.

Мир замер.

Аоса Керезет крушил своим токодаром все, что попадало ему под руку. Сиденья поплавка. Диванные подушки. Столы. Кружки. Тарелки. Однажды Аоса нечаянно сломал игрушку Акоса и усадил свое младшее дитя на колени, чтобы продемонстрировать, как он все починит – как по волшебству – тем же самым токодаром. Игрушка не приняла первоначальный вид, но Аоса сделал все возможное.

Аоса бегал за Сифой по кухне с перепачканными в муке ладонями, стремясь оставить отпечатки на ее фартуке. Лишь он мог заставить Сифу смеяться. Смеяться от души. Он был тем, кто помогал жене жить в настоящем и держаться «ближе к земле». По крайней мере настолько, насколько это являлось возможным для оракула.

Аоса Керезет был шумным, неряшливым и любящим. Именно он был отцом Акоса.

А этот человек – этот бронированный, бесчувственный и жестокий мужчина, распластавшийся на расстоянии вытянутой руки от Акоса, – не был.

Акос лежал подле Лазмета, пока тот умирал, удерживая руку отца, которой он зарядил сыну в грудь. И собирался это повторить.

Это было бесполезным – лишь последнее проявление жажды к жизни…

КАЙРА

Я провела пальцами по дермоамальгаме. Она начала вырабатывать электрические импульсы, как и нервные окончания, потому я слабо ощущала свои прикосновения к голове. Это успокаивало. Все равно что стоять под теплым питайским ливнем.

– Прекрати, «Голова-Тарелка», – проворчала Тека. – Ты меня отвлекаешь.

Мы стояли на площади возле амфитеатра. Во времена правления моего братца это место было забито торговцами, в том числе инопланетными. Им, конечно же, было запрещено изъясняться на любых языках, помимо шотетского. Сейчас бы здесь пахло дымом, жареным мясом, а из-под навеса Эссандера доносился бы аромат паленых трав – жители этой планеты были помешаны на запахах. Я бы запрятала руки в рукава, чтобы в давке случайно никого не коснуться. Брат был таким же тираном, как и Лазмет, но какая-то часть его жаждала народного обожания. Это желание вдохновляло его в некоторых случаях идти на уступки. У Лазмета же такой тяги к любви не было.

Именно поэтому сейчас площадь не шумела выкриками цен, а солдаты не слонялись меж прилавков в надежде уличить хоть кого-то в произнесении иностранного слова. Угрожая жестокой расправой, они вымогали деньги. Осталось всего несколько навесов, преимущественно с дорогими товарами. Все они, конечно же, принадлежали шотетам. Я сомневалась, что какой-то туземец изъявит желание находиться в стране, вовлеченной в войну, даже несмотря на приличную выгоду.