Они обменялись рукопожатиями, и Гарри проводил их к торговцу скобяными товарами, он же бакалейщик, суконщик и почтмейстер.

Уильям Брукс оказался лысым невысоким толстячком с густыми белыми бакенбардами; на нем был фартук в многолетних зеленых пятнах. Он не выказал ни особой приветливости, ни особой подозрительности и уже собирался проводить их в заднюю комнату, когда сэр Артур, толкнув локтем своего секретаря, объявил, что ему крайне необходим скребок для башмаков. Он проявил горячий интерес к предложенному ему выбору, а когда покупка была завершена и обернута, повел себя так, будто остальная часть их визита была результатом счастливой мысли, только что пришедшей ему в голову.

В задней комнате Брукс столько времени копался в ящиках и бормотал себе под нос, что сэр Артур уже прикидывал, не приобрести ли ему для ускорения жестяную лохань или парочку швабр. Однако хозяин лавки в конце концов нашел пакетик многократно сложенных писем, перевязанный шпагатом. Артур немедленно узнал бумагу, на которой они были написаны: те же листы из дешевой тетрадки, что посылались и священнику.

Брукс кое-как припомнил неудачную попытку давнего шантажа. Будто его сын Фредерик и еще другой мальчишка оплевали какую-то старуху на станции в Уолсолле, и ему предлагалось прислать деньги на адрес тамошней почты, если он хочет выручить своего сына.

— И вы ничего по этому поводу не предприняли?

— Нет, конечно. Посмотрите на письма сами. Посмотрите на почерк. Дурацкая шалость и ничего больше.

— И о том, чтобы заплатить, даже не подумали?

— Нет.

— А обратиться в полицию не думали?

Брукс презрительно надул щеки.

— Да ни на секунду. Ни на десятую долю секунды. Я просто махнул рукой, и все кончилось. А вот священник — он прямо-таки кипел. Жаловался направо и налево, писал главному констеблю и все такое прочее, а чего добился? Только хуже сделал, верно? Для себя и для сынка. Не то чтобы я его за это винил, понимаете? Просто он ничего в этой деревне не понимает. Он немножко слишком не по мерке скроен, если вы меня понимаете.

Артур обошел этот отзыв стороной.

— Но как вы думаете, почему шантажист избрал мишенью вашего сына и этого второго мальчика?

Брукс снова презрительно надул щеки.

— Так сколько ж лет прошло, сэр. Десять. Может, и больше. Вам надо моего мальчонку спросить, ну да он теперь взрослый.

— А вы помните, кто был второй мальчик?

— Зачем мне помнить?

— Ваш сын все еще живет здесь?

— Фред? Нет. Фред давно уехал. Он теперь в Бирмингеме. На канале работает. А в лавке не желает. — Он помолчал, затем добавил с неожиданной злостью: — Сучонок.

— А его адреса у вас случайно нет?

— Может, случайно и есть. А вам случайно еще к скребку чего-нибудь не требуется?

В поезде на пути назад в Бирмингем Артур пребывал в превосходнейшем настроении. То и дело он поглядывал на три пакета рядом с Вудом — все завернутые в промасленную оберточную бумагу и перевязанные шпагатом — и улыбался тому, как устроен мир.

— Так что вы думаете о трудах этого дня, Альфред?

Что он думает? А каков очевидный ответ? Ну, такой, какой будет правдив.

— Честно говоря, по-моему, мы не очень продвинулись.

— Нет, дело обстоит лучше. Не очень продвинулись мы в нескольких направлениях. И нам действительно нужен скребок для башмаков.

— Разве? А я думал, что в «Под сенью» он уже имеется.

— Не добавляйте дегтю в мед, Вуди. Скребок для башмаков никогда лишним в доме не бывает. Годы спустя мы будем называть его Скребком Идалджи и, соскребая грязь с подошв, будем вспоминать это приключение.

— Как скажете.

Артур предоставил Вуду пребывать в настроении, в котором он пребывал, и начал смотреть на проносящиеся мимо луга и живые изгороди. Он пытался представить себе Джорджа Идалджи в этом поезде, едущим в Мейсон-колледж, а после — к Сэнгстеру, Викери и Спейтсу, а после и в собственную контору на Ньюхолл-стрит. Он попытался вообразить Джорджа Идалджи в деревне Грейт-Уайрли — гуляющим по проселкам, заходящим к сапожнику, делающим покупки у Брукса. Молодой солиситор — пусть прекрасно говорящий и элегантно одетый — выглядел бы странно даже в Хайнхеде и, без сомнения, еще более странно в стаффордширской глуши. Он, несомненно, превосходный малый с ясной головой и стойкий. Но если просто взглянуть на него, а тем более глазами невежественного работника с фермы, тупого деревенского полицейского, узколобого английского присяжного или подозрительного председателя суда квартальных сессий, так вы могли бы и не проникнуть за смуглую кожу и необычность глаз. Он показался бы странным. А затем, если начинают происходить какие-то странности, то логика невежественной деревни — то, что там сходит за логику, — обязательно припишет странное странному.

А стоит отбросить рассудок, истинный рассудок, то чем дальше он останется, тем лучше — для тех, кто его бросает. Достоинства человека превращаются в его недостатки. Самоконтроль представляется скрытностью, ум — хитростью. И таким образом респектабельный юрист, слепой, как крот, и щуплый, превращается в дегенерата, который шастает по лугам глухой ночью, умудряется ускользнуть от двадцати специальных констеблей для того, чтобы шлепать по крови выпотрошенных животных. Все настолько поставлено с ног на голову, что выглядит логичным. И, по убеждению Артура, в конечном счете все сводилось к тому редкому дефекту зрения, который он сразу же заметил в вестибюле «Гранд-Отеля» на Чаринг-Кросс. Вот основа нравственной уверенности в невиновности Джорджа Идалджи и причины, почему он стал козлом отпущения.

В Бирмингеме они выследили Фредерика Брукса до его жилища вблизи канала. Он оценил двух джентльменов, от которых, по его мнению, несло Лондоном, узнал обертки трех пакетов под мышкой джентльмена ростом пониже и объявил, что его цена за информацию — полкроны. Сэр Артур, приучая себя к обычаям туземцев, предложил скользящую шкалу — от одного шиллинга трех пенсов до двух и шести пенсов, в зависимости от полезности ответов. Брукс согласился.

Фред Уинн, сказал он, так звали его товарища. Да, он был в каком-то родстве с водопроводчиком и газовщиком в Уайрли. Не то племянником, не то троюродным братом. Уинн жил в двух остановках дальше по линии, и они учились вместе в уолсоллской школе. Нет, он совсем потерял его из виду. Ну а этот случай столько лет назад — письмо и плевки, — они с Уинном тогда были совершенно уверены, что оно дело рук одного парня, который разбил окно вагона и попытался свалить вину на них. А они винили его, и охранники железнодорожной компании допросили их всех троих, а еще отца Уинна и отца Брукса. Но так и не разобрались, кто говорил правду, а потому в конце концов ограничились предупреждением каждому. На чем все и кончилось. Имя того парня было Спек. Он жил где-то недалеко от Уайрли. Нет, Брук его уже много лет не видел.

Артур записал все это своим серебряным механическим карандашом. Он оценил информацию в два шиллинга и три пенса. Фредерик Брукс не возражал.