Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он повернулся налево, прошел двадцать восемь шагов, отделявшие его от скамей, и занял свое старинное место, одно из отведенных духам левой стороны. Он не сиживал здесь много лет. Во мраке глубокой ночи он видел сейчас не дальше, чем светила его лампа, но все равно чувствовал, сполна чувствовал былую атмосферу Челночного зала вокруг. Вспомнил, с какой гордостью вступил в Достославное общество и с какой злостью обнаружил, до чего низко ценятся в нем он и подобные ему; вспомнил, как поклялся отомстить, когда его пренебрежительно назвали писарем.
О двенадцати источниках всех историй он знал все, что можно было знать. Поиски – три источника, три ветви; любовь – тоже три; хроника – три; открытие, приобретение и утрата – по одной. Ему ведомы были героические характеры, испытания любящих, уловки политиков, стратегии военачальников. И песни бардов, и праздные игры пастухов, и смех ловкачей, и ожесточение мстителей. Все формы поэзии были ему известны, и все разновидности прозы. Многие из величайших антологий, сборников, изложений мифов, которые стояли сейчас в библиотеке внутри горы, он переписал собственноручно. Он редко портил строку кляксой и испытывал сейчас последствия этой аккуратности: зрение стало нечетким, загривок – толстый комок напряженных мышц. Сколько он сделал для Достославного общества. Сколько он ему дал.
Хоть он и считался духом левой стороны, он никогда высоко не ставил аффектацию сюжетчиков, их пристрастие к доскам и камешкам, их разговоры о нити, их благоговение перед своей маленькой коллекцией священных инструментов. Он терпел голос челнока, терпел дерущий уши рев рога, терпел стук ткацкого станка. Наедине с собой закатывал в молодости глаза, вспоминая разговоры о змеях и мечах. Он произносил положенные слова, хоть они и застревали у него в горле. Сносил надувательство Рацио с двумя ладами. Но его терпение имело свой предел.
Он положил ладони на скамью под собой и провел ими по прохладному волокну старого дерева. Его бороздки и гребни раздосадовали его, как и еле ощутимая выемка, которая образовалась от того, что он сидел тут из года в год. Эти неровности не имели ничего общего с чистыми копиями, выходившими из-под его пера. Его копии всегда были точны, и теперь, запертые в горе, они останутся точны на веки вечные. Он все, что ему говорили, исполнял в точности. Его нельзя было упрекнуть ни в единой помарке.
Гадд взял свою лампу и вышел в прихожую. Там, за шторами, потушил свет и стоял, окруженный пустым безмолвием. Оно было чистым, незамутненным и правдивым – его не тревожила ни боль сердец, ни стук кулаков, ни крики противников. Оно покоилось по-могильному тихо, готовое принять кровь, которую он в нем прольет.
Тишина в зале была под стать громадным дубовым балкам, пересекавшим потолок, и свое дыхание Кэй подстроила под их ритм. Затолкав поглубже улыбку, которая томилась, причиняя легкую боль, где-то за глазами, она принялась считать деревянные сиденья вдоль двух противоположных стен по обе стороны от себя; перед сиденьями тянулись длинные скамьи – по пяти рядов во всю длину вытянутого зала с каждой стороны от центрального прохода, справа духи правой стороны, слева духи левой. Всего, прикинула Кэй, семьсот духов, если не больше, – они сидели и еле слышно шептались, ожидающе шептались, даже взволнованно. И неудивительно – первая Двенадцатая ночь, первое Тканьё за три столетия. Кэй отбросила голову назад и, позволив волосам рассыпаться по плечам, выпустила улыбку к малюсеньким бриллиантовым огонькам, усеивавшим потолок. Надо же – вот мы и в Вифинии наконец.
Два дня назад это казалось невозможным. Кэй рассеянно перевела взгляд к дальнему концу зала, где на возвышении стояли двенадцать тронов, и ей вспомнился суматошный приезд на Монмартр – как она, Флип, Рацио и Фантастес высыпались из машины в крохотном переулке на склоне крутого холма, как она вошла за Флипом через низенькие воротца в симпатичный мощеный булыжником двор, куда хоть и слабо, но доносились настойчивые голоса спорящих – и среди них голос ее отца. Слышно было, как спор ходил маятником – атака на атаку. По наружной лестнице в теплое, отделанное деревом помещение она поднялась мигом, не чуя под собой усталых ног, полная смутной надежды, ошеломленная мыслью, что сейчас она попадет в руки той, которая совсем недавно охотилась на нее, как на дичь. В руки врага. Их врага. Вдруг она осознала, до чего трудно это Флипу, Вилли и Фантастесу – встретиться лицом к лицу и заключить перемирие с убийцей Рекса.
Но, возможно, сюжет, который их будоражил и влек, помогал им это преодолеть: в уютной комнате с низким потолком Вилли и Нед Д’Ос, увидела она, сидели перед горящим камином, потягивали горячий сидр и спорили – да, настойчиво, но и оживленно, но и уважительно – с Кат.
Эти роскошные черные волосы. Эти цепкие глаза.
Убийца, думала Кэй раньше и подумала теперь.
Элл, сидя у окна на диванчике с подушками, якобы разглядывала картинки в огромной книжке, но на самом деле внимательно смотрела на Кат поверх страницы. Та сняла свое черное пальто, но одежда под ним тоже была черная, великолепные волосы блестели и поражали изобилием. Кэй хотелось и зарыться в них, и выдрать их клочьями. Все трое взрослых (но не Элл) подняли глаза на вошедших, однако разговор не прервали ни на секунду; Кэй и остальные сели на свободные места и стали внимательно слушать.
– Гадд ничего не сможет против этого – не сможет после римских событий, – сказал Вилли. – Ты сама понимаешь, что даже Чертобес отпадет от него, раз Невеста вернулась. Рог у нас, челнок у нас, зал почти готов – Кат, мы успеем созвать Тканьё в этом году – мы сумеем это сделать, у нас целых два дня.
– Сумеем, – подтвердил Нед.
– Вероятно, – сказал Флип.
– Ничего не получится без станка, – возразила Кат негромко, деловито, категорично. – Обработать дерево для станка только музе под силу – ты же помнишь старое речение, Вилли. Такое орудие…
– Мы можем на худой конец обойтись и без станка, но мы не можем обойтись без тебя, – сказал Нед. Кэй вдруг сообразила, что ее отец помылся и переоделся в чистое в доме Кат. Уговаривая Кат принять участие в Тканье, он был таким же, каким раньше, – серьезным, уверенным, прямым, деловитым. – Ты нам нужна, чтобы позвать всех рыскунов. Позови их в Вифинию, Кат.
Кэй ненавидела ее до того момента, когда она ответила; но кто может ненавидеть такой голос? Он входит в уши нежно, как взбитые сливки, он горячит горло слуха, но бережно, так, что хочется замедлить до бесконечности звучание слов.
– Не знаю, – сказала она. А затем, чуть погодя: – Несколько часов назад я с радостью приняла бы от Гадда благосклонную похвалу за то, что раздобыла и доставила эту девочку – младшую сестру; и что мне теперь – забыть про все это? Забыть, что Гадд – мой начальник, мой господин?
– Да, – ответил Нед Д’Ос. – Забыть про господство вообще. И вспомнить про нить. Бери девочку, но бери и нас вместе с ней. Пусть Гадд прибудет в Вифинию. Пусть вместе с ним туда прибудут его войско, его телохранители, его клерки, его личные слуги. Пусть. Все, что нам нужно, – это момент. Элоиза подует в рог – Кэтрин откликнется – Первый Дух выступит вперед – и тогда все духи и фантомы Достославного общества увидят то, что видели мы.
