свою досаду: напуститься ли на Лидию за то, что она выпросила деньги или золото, — он в этом был уверен, — или броситься на ребят: они окончательно и бесповоротно собрались на Терканду. Голые, босые, голодные… В его глазах вместе с досадой и злостью проглядывало искреннее удивление: в чем дело, что подхватывает вдруг людей и гонит куда-то в неведомые края за столь же неведомым счастьем.

— Ты ничего не слыхала? — спросил он.

Коротко рассказал, что в парткоме решили удержать людей от необдуманного шага и предотвратить срыв добычи:

— Ведь не только бедные деляны, богатые побросают. Оба ключа опустеют!

— А по-моему, — пусть идут, только, конечно, надо бы проверить слухи.

— Проверить. А кому это понадобилось. Вот программа ухнет, тогда мы начнем руками махать. Какой это черт мутит скажи, пожалуйста. Есть сведения, какой-то штейгер разъезжает по приискам. Говорят, на Терканду некоторые из бывших промышленников завезли продовольствие, но золота там не оказалось. Так они решили, если не удалось одно, выехать на другом: продать продовольствие как можно дороже. Народ навалится, цены вскочат бешеные. Или, говорят, хотят сделать чужими руками разведку. Масса без продовольствия долго не продержится, покопается в ключах и отхлынет, а кто-то останется работать в готовых разрезах и шурфах. Будь все членами союза — стой, друзья, не имеете права бросать добычу, нарушать договор! Я вчера сцепился с Шепетовым. Говорю, надо охватить союзом старателя, в центр бить, если нельзя на месте решить, — в Москву, а он свое: «Не время». Так мы горняка превращаем в хищника. Сам на себе испытал, как легко докатиться.

Лидия думала: сказать или не говорить о вчерашней компании у Жоржа. Теперь фигура штейгера вырисовывалась выпукло и ярко. Обстановка, в которой он выступал с мешком золота, убеждала в сознательности и умышленности каждого жеста и слова. Жорж, несомненно, сам попался на удочку, но если рассказать, его могут обвинить в соучастии. Она оправдывала свое молчание мыслью, что движение на Терканду все равно не остановить. Неловко было перед Мишкой, как будто обманула его… С досадой схватила лепешку со сковороды и шлепнула на стол. Готова была крикнуть, чтобы убирался, пека она не повалила дежку с тестом, но в глазах парня было что-то такое, что заставило присмиреть. Он пришлепывал подошвой все чаще.

— Ты скоро кончишь? — спросил он, и она уже поняла, что он скажет дальше. — Шепетов велел тебе непременно придти сейчас же.

— Миша, — заговорила было она, но он подошел вплотную и сжал крепко руку возле локтя.

— Слушай, довольно малодушничать. Надоело. Ты понимаешь что-нибудь или нет! — Обдавая дыханием, он зашептал: — О разведке на Белоснежном ведется следствие. Я махнул рукой… ты не маленькая. Сейчас захожу к Шепетову… Словом, если ты не хочешь сесть на скамью подсудимых за соучастие или укрывательство, должна пойти и заявить сама, не дожидаясь, пока позовут. Тебе понятно теперь? Велел придти. Пойдет с тобой сам. Другой послал бы к чертовой матушке. Не его по существу это дело. — Мишка выпустил руку и, заглядывая в глаза, добавил: — Ты можешь дать настоящий материал. Разве его, старого волка, подцепишь? Сделай, Лида, для всех сделай. Разве можно это допустить? В другом месте будет вредить, если выкрутится. Сделай, прошу тебя. Иди.

Мишка подал Лидии шапку, помог надеть пальто. Отвернулся, занялся печкой. И только, когда она пошла к двери, посмотрел долгим взглядом на ее сузившиеся плечи и покачал головой.

Лидия сначала шла быстро, словно хотела поскорее свалить с себя тяжесть, но вдруг пошла тихо, едва переступая. Как будто уже перешагнула через порог из того мирка, где царил Пласкеев, оторвала от себя все ниточки, но, оказывается, они еще крепко держат. Перед бараком с красным флажком на шесте с минуту стояла неподвижно. Проходивший мимо старатель заглянул в лицо.

— Скучно? — спросил он, — а то пойдем, повеселимся.

Не заметила, как открыла всегда очень тугую дверь. Шепетов, лишь только она вбежала, поднялся за столом и начал торопливо собирать бумаги и совать в портфель. Он явно был взволнован. Пальцы его вздрагивали.

— Сейчас, товарищ Лидия. Вот уберу тут… Сию минуту. — Он щелкнул запором на портфеле и поднял взволнованное лицо. — Почему же сама не пришла до сих пор?

Она поняла, что ему никакого ответа на заданный вопрос не нужно, и не пыталась объяснить, почему не пришла сама.

Он пригасил лампу на столе и резко отодвинул ногой табурет. Подойдя к вешалке, он засуетился, не зная, куда положить портфель. Бросил на стол. Снимая с гвоздя полушубок, уронил треуху, — Лидия едва не бросилась, чтобы поднять ее. Вышли молча. Он — впереди, она — на два шага позади. Тропа извивалась между бараков, словно меж огромных пней, покрытых снежными папахами. Поселок, притихший у подножья сопки, казался Лидии незнакомым, будто попала в неведомый край. В тяжелом смятении не узнавала знакомых мест. Совсем неожиданно раздался голос секретаря.

— Я спрашиваю, может быть, ты думаешь, что поступаешь нехорошо? Говори прямо. Можно оставить. Одни справимся!

— Нет, пойду. Я должна пойти.

Сзади догнал тот же старатель, который заглядывал в лицо:

— Нашла уже?

— Кто это? — спросил Шепетов.

Они свернули к бревенчатому высокому бараку со стеклянными, ярко освещенными окнами. По световой полосе навстречу шагнул огромный от тулупа, наброшенного на плечи, красноармеец с винтовкой наперевес:

— Сворачивай, здесь ходить нельзя.

Шепетов остановился и полез в карман за пропуском.

11

Над прииском и поселком все ярче светило солнце, но морозы не сдавались. Кампания против золотой лихорадки, охватившей оба ключа, не дала результатов. Может быть, эта кампания даже ускорила события. У Лидии создалось такое именно впечатление. Она присутствовала на одном из летучих митингов и слышала ворчание слушателей: «Мы не нанялись сидеть на Незаметном. Больно стараются что-то, не зря, должно быть». С митинга старатели расходились с более горячей верой в Терканду…

Признаки готовящегося похода были налицо. Смотрители то и дело докладывали о невыходе артелей на деляны или о необходимости пополнить ту или иную артель. По улицам поселка сновали орочоны на узких, как лодочки, нартах. Они бойко торговали оленями и оленьим мясом. В бараках день и ночь дымились трубы — сушили сухари в дорогу. Наконец с Верхнего двинулась первая партия корейца Ван Ху. Зашевелился Нижний Незаметный. Скрытые от взоров сборы превратились в явные. Водили лошадей на водопой, ладили нарты, сани, ковали кайлы, морозили пельмени. Скрипели двери, по снегу пищала обувь, люди суетились, как перед большим праздником.

Общая суматоха отразилась и на работе женотдела. Лидия получала заявления от мамок о невыплате жалованья, о невыполнении договоров: