—Глупости, Дмитриевна. Бакенбарды — это растительность у висков, как у Пушкина, например.

—А ты, Семеновна, помолчи. Думаешь, если литературу преподавала, то умная, да? Интилихенция, тоже мне. Вот такие как ты голову трудовому народу и дурят.

—Привет, бабули,— поздоровался я, перебивая поднявшийся гомон.— Я тоже рад вас видеть, леди. Вижу маразм крепчает, покоряя новые высоты. Почем килограмм сплетен?

Бабки загомонили ещё громче, злобно посматривая на меня.

—Ирод!

—Бандит!

—Сталина на тебя нет!

—Козел!

—Набухаются и хамят приличным женщинам, гопота подзаборная!

Обошел разошедшихся старушек и открыл подъездную дверь. И тогда в спину резко влетело отчаянное, с истеричным надрывом:

—Чувырло пушистое, ондатра тоскливая, обморок бухенвальдский, свинюка нешкрябанная!

От неожиданности я споткнулся, и ухватился ладонью за дверную ручку, чтобы сохранить равновесие. Развернулся, борясь с душившими спазмами. Бабки увидели мое исказившееся лицо и озадаченно замолчали.

Я шагнул к старушкам и сдавленно проскрипел:

—Стыдно так выражаться, леди. Кто это крикнул?

Бабули молчали как партизаны. Пауза затягивалась. Наконец Ефимовна виновато отвела взгляд, и призналась:

—Ну я сказала. А шо такое? Мой внучок завсегда так с одноклассниками ругается. Такие выражения по телефону выдает, я запоминать не успеваю.

Я ответил, подрагивающим от еле сдерживаемых эмоций голосом:

—Мадам, выражаю вам своё порицание. Недостойно настоящей леди преклонного возраста оперировать такими ужасными выражениями. Свинюка нешкрябанная, чувырло пушистое и особенно ондатра тоскливая — это перебор. Об обмороке бухенвальдском даже не говорю. Меня ещё никто так ужасно не оскорблял.

Ефимовна смущенно потупилась и буркнула:

—Извини, переборщила.

Я стиснул зубы, с трудом сделал каменное лицо и кивнул:

—Хорошо, извинения приняты.

В гробовой тишине отвернулся от стайки озадаченных старушек. Открыл дверь, взлетел на лестничную клетку и заржал так, что гулкое эхо громом разнеслось по бетонному коридору. Во дворе кто-то испуганно пискнул, что-то с грохотом упало.

На втором этаже захлопали двери квартир. На лестничную площадку выглянул ошарашенный сосед. За ним виднелась любопытная мордочка девчушки лет четырнадцати.

—Мишка, это ты? А мы думали, звездец какой-то творится. Ты чего?

—Ничего,— прохрипел я, вытирая выступившие слезы подушечками пальцев.— Это же надо такое придумать обморок бухенвальдский, ондатра тоскливая, чувырло пушистое…

И закатился в новом приступе громового смеха.

Успокоившись, поднялся на свой этаж. Подошел к знакомой двери с обивкой из коричневого дерматина, вставил ключ в замочную скважину, открыл, решительно шагнул вперед и сразу уткнулся лицом в семейники, уныло повисшие на бельевой веревке.

«Это Витькины, что ли? Здравствуй жопа, новый год. Вот я и дома»,— мрачно подумал, отстраняя рукой влажную ткань и с отвращением рассматривая серые трусы в черную полоску.— «Нет отсюда, надо сваливать побыстрее, в отдельную квартиру. Нюхать белье меня не прельщает. Скажу Ашоту чтобы шевелился побыстрее с поиском подходящих апартаментов».

Я присел на стоящую рядом табуретку и начал снимать кроссовки. Дверь напротив, по другую сторону развешенного белья, скрипнув открылась. На пороге появилась моя матушка. В глазах женщины засветилась неподдельная радость.

—Мишенька, сынок, вернулся.

Она кинулась, ко мне, расталкивая руками простыни, штаны и футболки. Порывисто обняла и приникла к груди. В горле запершило.

—Здравствуй, мама,— прохрипел я, прижимая к себе чужую, но ставшую такой родной женщину.

В прошлой жизни никогда сентиментальностью не страдал. Подлецом не был, но всегда руководствовался холодным расчетом, рациональностью, держал многих людей на дистанции за исключением самых близких. И этот подход себя оправдывал. А сейчас…

Умом понимаю, она мне чужая. Все равно, как вижу матушку, так на душе светлее становится. И ком к горлу подкатывает после долгой разлуки. Сейчас она, роднее всех родных. Друзья друзьями, но моя чужая «мама» за всю мою новую жизнь, стала ближе всех.

—Как вы тут жили без меня?— спросил я, отстраняя матушку.

—Нормально,— лицо матери озарилось улыбкой.— Танька с Петровной как всегда по утрам переругиваются, спорят, никак кухню и ванную поделить не могут. Витьку, ты так запугал, что он тихо как мышка себя ведет. Старается к себе в комнатку прошмыгнуть и там сидит. Только изредка на кухне появляется и то всё озирается. Боится, что ты неожиданно придешь. Всё-таки сынок зря ты так с ним.

—Мужчина, мама, всегда должен быть мужчиной,— назидательно произнес я.— Кто же виноват, что Витя труслив как заяц? Это его проблема, не моя.

—Не хочу вмешиваться в твои дела, но ты бы перестал бы с Ленкой крутить. Не хорошо это, не по-божески, она всё-таки замужняя женщина,— вздохнула родительница.

—Мы скоро переедим, и эта проблема сама собой снимется,— пообещал я.

—Куда?— напряглась матушка.

—Квартиру ищу съемную,— сообщил я.— А через полгодика-годик и кооперативную куплю для нас.

—Откуда у тебя деньги?— в глазах мамы зажглась тревога.— Опять с дружками своими спутался? Ты же мне обещал.

—Не, с прошлым покончено,— отмахнулся я.— Даже Игнат на меня дулся, что общаться с ним перестал. Пришлось разруливать. У меня официальная работа. Числюсь грузчиком, занимаюсь торговлей. Никакого хулиганства и грабежей. Я, стараюсь, как Остап Ибрагимович Бендер, чтить уголовный кодекс и по минимуму пересекаться с нашей родной милицией.

«Фуххх, и ведь не соврал ведь ни в чем»,— мысленно выдохнул я.— «Умолчал, но в целом всё так и есть».

—В торговле так много платят?— недоверчиво поинтересовалась женщина.

—Мне хватает,— дипломатично ответил я, и сразу перевел разговор на другую тему.— А остальные соседи где? Почему не вижу комитета по торжественной встрече?

—Танька с мужем в отпуска ушли. Сейчас на дачу к себе укатили, им по шесть соток заводоуправление выделило рядом, вот они там и копошатся, дачу строят, огород копают. Петровна к сыну в Воронеж уехала. Никого кроме меня нет.

—Ну и хорошо. Меньше народу, больше кислороду. Меня никто не искал?

—Ты знаешь, звонил один. Представился Владимиром Ивановичем из чебуречной. Сказал, что поймешь. Говорил, ты обещал созвониться с ним, но до сих пор не сделал этого. Просил срочно связаться, когда появишься.

«Гуменюк. Вот скотина. И как телефон узнал? Я же ему не давал ничего. Обещал же, что сам ему позвоню, даже телефон соседки взял. Хотя это для опера не проблема. Я же на его земле нахожусь и не однократно судимый. Описание у него моё есть. Татуировки на пальцах тоже видел. Вычислить меня — раз плюнуть. Значит, нужно все мои бабки срочно в другие места перекинуть. Так, на всякий случай. Хрен, его знает, что этому упырю в голову придёт. А вообще, надо было ему давно позвонить. Совсем замотался со своими делами. Похоже, с Андрюшкой он решил и жаждет получить заслуженный гонорар за проделанную работу. Время терять не буду, перекушу, отдохну чуток и пойду на улицу звонить сотруднику невидимой службы».