Живя в Сорренто, Мура понимала, что за ней и Горьким следят фашистские власти. Помня о том, что виза Горькому дана с разрешения самого Муссолини, Мура была возмущена слежкой. Ей удалось добиться встречи с дуче, на которой она потребовала объяснений. Горький находился в стране на законных основаниях, подчеркнула она, и заслуживал того, чтобы к нему относились с уважением. «Так это не из-за Горького, а из-за вас», – сказал он ей. На нее донес один русский эмигрант. Фашистам показалось странным, что баронесса находится в тесных отношениях с социалистом вроде Горького. Мура парировала: «А разве люди не меняются?» Она напомнила Муссолини, что тот сам когда-то был социалистом и редактировал левую газету «Аванти» (после того как его идеологией стал фашизм, его чернорубашечники подожгли здание редакции газеты). Он понял иронию, громко рассмеялся и приказал прекратить слежку[568].

И хотя Мура вписывалась в распорядок жизни общины, ей было неспокойно. Постоянное сильное желание не давало ей покоя, и она решила, что настало время поймать свой шанс. Летом она совершила свою очередную поездку в Эстонию, чтобы повидаться с детьми, а по дороге остановилась в Вене, где жили ее давний друг Уилл Хикс и его жена Люба. Хикс оставил дипломатическую службу и возглавил в Вене офис компании «Кьюнард». Мура попросила его связаться с Локартом от ее имени.

* * *

Карьера Локарта в министерстве иностранных дел не была длинной. Жалованья, которое он получал на скромной должности в консульстве Великобритании в Праге, не хватало для жизни. В начале 1923 г. он получил гораздо более выгодную должность «промышленного директора» в одном банке Праги, во владение которым вступила английская компания.

Его послали в Лондон на три месяца, чтобы научиться делу. Пока был там, он познакомился с леди Верой Росслин, известной в обществе как Томми, – женой графа Росслина, известного пьяницы, игрока и повесы[569]. У Локарта и Томми завязался роман. Томми не только удовлетворяла большие сексуальные потребности Локарта, но и расширила круг знакомств, введя его в круг приближенных принца Уэльского. Она также была католичкой, и ее влияние на него было настолько велико, что он обратился к вере.

Они оба были католиками с гибкими моральными устоями, которые позволяли им предаваться плотским утехам сколько душе угодно. Жизнь Локарта выходила из-под контроля – это было то же безудержное, саморазрушающее поведение, которое чуть не погубило его карьеру в России до революции и которое призван был исправить брак с Джин. Он по-прежнему был женат на ней, а его новая религия запрещала ему развестись, чего они оба хотели. В июле 1923 г. у Джин случился нервный срыв, и ей пришлось провести некоторое время в частной лечебнице[570]. И все же брак кое-как существовал. Локарт не знал, что ему делать со своей жизнью. После возвращения на родину из России ему сопутствовал некоторый журналистский успех, но у него были честолюбивые замыслы писать книги. Вдохновленный отцовством, он предложил издать книгу своих сказок, но она была отвергнута. А он погряз в долгах.

Банковское дело в Праге было единственной дорогой вперед. Оно и режим напряженной работы и воздержания от греховных удовольствий. Локарт и раньше это делал, но никогда этот период не длился долго. К середине лета 1924 г. он уже ненавидел каждую минуту своей работы. Находил, что заседания «чрезмерно скучны», и такая жизнь вообще не годится. «Шесть дней в неделю я послушно сидел в банке, прилагая максимум усилий, чтобы делать все от меня зависящее, и мысленно молился, чтобы скорее настало воскресенье»[571]. По воскресеньям он отправлялся на охоту или играл в гольф; по вечерам без энтузиазма работал над книгой о Чехословакии. «На протяжении десяти недель я вел жизнь святого».

В таком душевном состоянии он пребывал однажды во вторник днем в конце июля. Он был на встрече с человеком по имени Гедальдигер (который, по-видимому, был его советником по местной промышленности, но на самом деле выполнял всю работу), когда зазвонил телефон. Ему из Вены звонил Уилл Хикс. Они поболтали пару минут, и Локарт задумался, с чего это Хикс тратится на дорогостоящий международный звонок, чтобы просто поболтать ни о чем. Внезапно Хикс сделал паузу и сказал: «Тут один человек хочет поговорить с тобой».

Он передал телефонную трубку, и Локарт пережил один из тех моментов, которые навсегда останутся в его памяти. Голос, который звучал в телефонной трубке из Вены, был «медленный и мелодичный» и звучал так, «будто доносился из другого мира»[572]. Это была Мура. Он в первый раз услышал ее голос с момента их прощания в темноте на железнодорожных путях в Москве в октябре 1918 г. Трубка затряслась в его руках, и он глупо спросил: «Как ты, моя милая?» Им овладели воспоминания – Гедальдигер и его кабинет исчезли, и он снова был в московской квартире: бесконечные пасьянсы, безответные телефонные звонки в Петроград, когда Мура ездила по делам в Эстонию, и его страх, что они могут больше никогда не увидеть друг друга. И исступленное облегчение, когда зазвонил телефон и он услышал ее голос и узнал, что уже тем вечером она снова будет с ним. Он не осознавал этого, но случилось это шесть лет назад, ровно день в день – 29 июля 1918 г.[573]

Когда Локарт слушал знакомый размеренный голос, рассказывающий о своей жизни после того дня, у него была лишь одна мысль. Заикаясь, он попросил Муру передать трубку Хиксу. «Я могу приехать на выходные? – спросил он. – Ты меня приютишь?»

После этого он ушел из банка и «отправился домой в остолбенении от нерешительности»[574].

На протяжении лет, прошедших с момента его отъезда из России, когда он шел по пути наименьшего сопротивления в свою старую жизнь к своим старым привычкам, он никогда не переставал любить Муру. Сохранил каждое письмо, которое она ему написала в те ужасные месяцы в Петрограде после его отъезда. Было легко сомневаться в ее верности былым чувствам и думать, что она не последовала за ним в Англию из-за малодушия. Но когда он снова услышал ее голос, делать это стало гораздо труднее, и в его голове отчетливо возникла мысль о беспримерной силе любви, которая держала их вместе в то опасное лето 1918 г.