Оглянувшись, он посмотрел из окна на улицу, и серые пятна на горизонте, казалось, осели влагой на его коже и расползлись по ней. Когда он вновь заговорил, голос его дрожал.

— Впрочем, на свете есть вещи похуже, чем быть музыкантом. Согласен, Патрик?

Я кивнул.

* * *

Когда утро все-таки вступило в свои права, Девин подвез меня к гаражу, где я держал свой «порш», так как Фил, уезжая в больницу, прихватил мою «краун викторию».

Остановившись у гаража, Девин, сидя на своем месте, закрыл глаза, не замечая, что выхлопной газ, с шипеньем покидающий неисправную трубу, окутывает машину.

— Аруйо и его подельник вмонтировали телефон в модем компьютера в заброшенном доме в Наханте, — сказал Девин. — Так что могли звонить с телефона-автомата на улице, а звонок проходил через компьютер. Очень умно.

Он потер лицо руками и еще крепче зажмурился, как бы перекрывая выход новой волне боли и обиды.

— Я всего лишь легавый, — сказал он. — Это все, что я умею делать. И я должен выполнять свою работу. Профессионально.

— Знаю.

— Найди этого парня, Патрик.

— Найду.

— Любым способом.

— Болтон…

Он поднял руку.

— Болтон тоже хочет с этим покончить. Не привлекай к себе внимание. Не мелькай на людях. Мы с Болтоном со своей стороны гарантируем полную свободу действий. Слежки за тобой не будет. — Он открыл глаза, повернулся и долго смотрел на меня. — Не позволь этому парню писать в тюрьме книги или давать интервью газетам.

Я кивнул.

— Наверное, захотят изучить его мозг. — Он повертел в руках кусок винила, выбившийся из его разбитого щитка. — Но это будет невозможно, если у него не останется мозгов.

Я похлопал его по руке и вылез из машины.

* * *

Когда я позвонил в больницу, Энджи все еще была в операционной. Я попросил разыскать Фила, и когда он подошел к телефону, чувствовалось, что он совершенно подавлен.

— Что происходит? — спросил я.

— Она все еще там. Они ничего не говорят мне.

— Успокойся, Фил. Она выдержит.

— Приедешь сюда?

— Скоро, — сказал я. — Мне еще надо кое-кого повидать.

— Ладно, Патрик, — осторожно проговорил он, — ты тоже успокойся.

* * *

Эрика я нашел в его квартире в Бэк Бэй.

Он встретил меня на пороге в рваном банном халате, под которым виднелись серые плавки, с осунувшимся лицом и седой щетиной трехдневной давности. Его волосы не были собраны в конский хвост, а спадали на уши и плечи, что сильно старило его.

— Надо поговорить, Эрик.

Он посмотрел на пистолет у меня на поясе.

— Оставь меня, Патрик. Я устал.

Позади него виднелись разбросанные по полу газеты и гора грязной посуды в раковине.

— Ни хрена, Эрик. Мы должны поговорить.

— Со мной уже беседовали.

— ФБР, знаю. Ты не прошел детектор лжи.

Он прищурился.

— Что?

— Ты слышал.

Он почесал ногу, зевнул и взглянул куда-то поверх моего плеча.

— Суд это не учитывает.

— Речь идет не о суде, — сказал я. — А о Джейсоне Уоррене. И об Энджи.

— Энджи?

— Она схлопотала себе пулю, Эрик.

— Что? — Он держал перед собой руку, будто не знал, что с ней делать. — О боже, Патрик, надеюсь, она выздоровеет?

— Пока не знаю, Эрик.

— Ты, наверно, не в себе.

— Я действительно здорово взвинчен, Эрик. Имей в виду.

Он поморщился, и в его глазах промелькнула какая-то горечь и безнадежность.

Оставив дверь открытой, Эрик повернулся и пошел внутрь квартиры. Я последовал за ним через гостиную, заполненную разбросанными книгами, пустыми коробками из-под пиццы, бутылками вина, порожними пивными банками.

В кухне он налил себе чашку кофе из кофеварки, покрытой давнишними пятнами, которые он давно уже не вытирал. У нее отсутствовала и крышка. И сам кофе был бог знает какой давности.

— Вы с Джейсоном были любовниками? — спросил я.

Он отхлебнул свой холодный кофе.

— Эрик? Почему ты ушел из Массачусетского университета?

— Знаешь, что бывает с профессорами-мужчинами, которые спят со студентами? — спросил он.

— Профессора всегда и везде спят со студентами, — сказал я.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Профессора-мужчины спят, как правило, со студентками. — Он вздохнул. — Но даже это в политизированной атмосфере, царящей нынче в студгородках, стало опасным делом. Как говорили древние, береги честь смолоду. Не слишком страшная фраза, если только не применяется к мужчинам и женщинам, достигшим двадцати одного года, живущим в стране, где меньше всего хотят, чтобы дети стали по-настоящему взрослыми.

Я нашел чистое место на столешнице и облокотился на него.

Эрик поднял взгляд от своего кофе.

— Так вот, Патрик, существует мнение, что, если девушка не является студенткой именно этого профессора-мужчины, сексуальные отношения между ними вполне допустимы.

— Тогда в чем проблема?

— Проблема в отношениях между профессором-геем и студентом-геем. Можешь мне верить, они не поощряются.

— Эрик, — сказал я, — проясни, пожалуйста. Речь идет о Бостонской академии. Самом укрепленном бастионе американского либерализма.

Он слегка усмехнулся.

— Ты и в самом деле в это веришь? — Он снова покачал головой, странная улыбка не сходила с его лица. — Если б у тебя была дочь, Патрик, скажем, лет двадцати, хорошенькая, которая училась бы в Гарварде или Брайсе, и ты вдруг обнаружил, что у нее сексуальные отношения с одним из профессоров, что бы ты чувствовал?

Я встретил его отсутствующий взгляд.

— Не скажу, что меня бы это обрадовало, Эрик, но и не удивило бы. Я бы посчитал, она уже взрослая, и это ее выбор.

Он кивнул.

— Теперь представь тот же сценарий, но у тебя сын, и у него интимные отношения с профессором.

Это меня озадачило. Точнее, задело глубоко упрятанную и задавленную, скорее пуританскую, чем католическую часть моего «я», а картинка в моем воображении — юноша на небольшой тесной кровати вместе с Эриком — на какое-то мгновение возмутила меня, но я взял себя в руки и выбросил ее из головы, призвав на помощь остатки моего собственного либерализма.

— Я бы…

— Видишь? — Он весело засмеялся, но глаза его все же были пустыми и бегающими. — Это тебя шокировало, верно?