Лиз подходит к камину. Ее взгляд скользит по фотографиям в рамках, стоящим на каминной полке. Жар от нагретых камней облицовки забирается под одежду, но от неожиданного тепла ее бросает в дрожь. После му́ки последних недель кажется, будто само солнце обнимает ее. Лиз снимает шапочку. Рыжие волосы торчат во все стороны, и она машинально пытается их пригладить. Сейчас все ее внимание обращено на фотографии, в особенности на второй снимок слева, который будто чарами притягивает ее взгляд. Несмотря на жар камина, ее вдруг обдает холодом.

– Итак… – ворчливо произносит фон Браунсфельд.

Лиз вздрагивает. Старик пристально смотрит на нее, и Лиз вдруг чувствует себя прозрачной и хрупкой, как стекло.

– Учитывая, что вы вот так просто взяли и осмелились прийти, похоже, нервы у вас стальные. Но вам не помешало бы объясниться. Почему вы вломились сюда среди ночи? Что все это значит? И что с вами случилось? Что вы уже успели натворить?

Лиз молча берет вторую фотографию слева, поворачивается к фон Браунсфельду и протягивает ему снимок. Ее руки дрожат. На фотографии в незамысловатой серебристой рамке запечатлена изумительной красоты женщина с длинными, черными как смоль волосами, темными кругами под глазами и стоической осанкой истинной патрицианки. Перед ней – подросток, светловолосый, с голубыми глазами, но в остальном похожий на нее как две капли воды. Женщина нежно обнимает его за плечи.

Фон Браунсфельд удивленно приподнимает брови.

– Это ваш сын, верно?

– Маркус, да. Он тут с моей женой Джилл.

– А у вашего сына было второе имя?

Фон Браунсфельд колеблется.

– Да. Маркус Валериус. А что?

«Валериус». У Лиз кровь стынет в жилах.

– Скажите, как давно пропал ваш сын?

– Вы врываетесь сюда среди ночи, чтобы спросить у меня такое? – Старик щурится. – Вы что, решили переквалифицироваться в бульварную журналистку? Или вам не хватает вдохновения для написания драмы?

– Ни то ни другое, – негромко отвечает Лиз, не сводя с него взгляда. – Вы хотите, чтобы я объяснила, почему пришла сюда? Вот вам объяснение. – Она взмахивает рукой с фотографией. – Как давно пропал ваш сын?

Фон Браунсфельд отпивает из хрустального бокала.

– В октябре 1979 года, через пару дней после своего восемнадцатилетия.

«Октябрь 1979». Лиз ощущает зуд в кончиках пальцев.

– С тех пор прошла целая вечность, почти тридцать лет. Я уже смирился с тем, что он, скорее всего, мертв. На этой фотографии ему четырнадцать. – Фон Браунсфельд медленно подходит к Лиз, берет снимок и возвращает его на каминную полку. – Это их последняя совместная фотография. Пару месяцев спустя Джилл умерла.

– Значит, в 1979-м ему исполнилось восемнадцать. И вам так и не удалось выяснить, что же могло с ним произойти? Ни малейших зацепок?

Фон Браунсфельд раздраженно смотрит на нее.

– А что?

– А то, – Лиз изо всех сил старается сдержать дрожь в голосе, – что я его видела.

– Это невозможно! – отрезал фон Браунсфельд.

– Он очень изменился. Очень. Его лицо… – Лиз проводит кончиком пальца по лицу. – Его лицо наполовину обожжено. Но я уверена, что это он.

Старик бледнеет.

– Вы… вы, должно быть, ошиблись.

– Почему? Почему вы думаете, что я ошиблась?

– Потому что… потому что он… – Фон Браунсфельд замолкает.

– Я уверена, Виктор. Я абсолютно уверена! А знаете почему? Потому что ваш сын садист и психопат. Потому что он меня похитил и мучил так, что я об этом никогда не забуду. Я узнаю его лицо всегда и повсюду. Я помню каждую его черту. Хотела бы я, чтобы это было не так, но его лицо навсегда впечаталось в мою память.

Фон Браунсфельд бледнеет еще больше. У него такой вид, словно ему явился сам Сатана.

– А знаете, куда он меня увез, похитив? Где держал меня в заточении? В доме в Швейцарии. В Вассене. В вашем доме.

– Нет, – в ужасе шепчет фон Браунсфельд. – Нет, нет, нет!

– И все время, все то время, пока я была в заточении, я понимала, что его лицо мне знакомо, что я уже когда-то видела его. Я только не знала где. Но когда мне удалось сбежать и выяснилось, что меня держали в вашем доме, я все поняла. Я вспомнила фотографию на каминной полке.

Глаза фон Браунсфельда мутнеют, стакан с янтарной жидкостью выскальзывает из его руки и разбивается на деревянном полу. Он громко, натужно дышит, пошатываясь.

Лиз поспешно подбегает к нему. Ноги у Виктора фон Браунсфельда подгибаются, точно сломались две тонкие веточки. Он обмякает на руках Лиз, обрушиваясь на нее всем своим весом. Она пытается осторожно уложить его на пол, позвоночник отдается болью.

– О господи… – стонет он. – Сердце… Мне нужны… мои капли…

– Капли? Где они?

– В ка… в кабинете, верхний ящик… стола, – бормочет старик.

Лиз разворачивается и бежит к двери в коридор.

– На вто… на втором этаже.

Лиз мчится со всех ног, взлетает по лестнице и оказывается в длинном коридоре с драпированными зеленой тканью стенами. Слева и справа тянутся темные щитовые двери. Не раздумывая, она распахивает одну дверь за другой и в третьей комнате видит массивный антикварный стол. Оттолкнув в сторону кожаное кресло, преграждающее ей путь, Лиз выдвигает верхний ящик стола. От резкого движения бутылочка с лекарством, коричневая с белой пробкой, катится по дну ящика. На этикетке написано «эффортил».

Бинго! Лиз поворачивается, собираясь бежать вниз, но тут видит кушетку и замирает. На темно-серой обивке лежит мужчина в светло-сером тренче. На лбу у него ссадина, руки и ноги связаны, во рту кляп. Судя по всему, он без сознания. Ресницы за стеклами очков в тонкой оправе подрагивают. Мужчине лет пятьдесят, жидкие волосы, узкое лицо, тонкие бледные губы. «Бухгалтер, – думает Лиз. – Он похож на бухгалтера». На полу валяется серая шляпа.

В голове Лиз – шквал мыслей. Она медленно отступает к двери. Страх подкрадывается, точно старый враг, знающий все ее слабости. Ее вновь бьет дрожь. Лиз пытается найти какое-то объяснение тому, что в кабинете Виктора фон Браунсфельда лежит без сознания связанный мужчина. Но такого объяснения нет, и это пугает еще больше. Хотя мужчина беззащитен и его глаза закрыты, Лиз едва решается пройти мимо кушетки, словно он в любой момент может вскочить и наброситься на нее. Она жмурится и мысленно медленно считает до десяти. Затем открывает глаза и сосредотачивается на своей цели – двери в коридор.

Лиз на цыпочках крадется мимо незнакомца, тихо закрывает за собой дверь и, зажав в руке бутылочку с каплями, бежит вниз. Ворвавшись в гостиную, она обнаруживает фон Браунсфельда сидящим на полу рядом с одним из диванчиков. Он протягивает руку за лекарством, не замечая, как дрожат пальцы Лиз, открывает бутылочку, запрокидывает голову и вливает препарат себе в рот. Отставив пузырек, он видит дуло охотничьего ружья. Зрачки Лиз расширены от страха.