Старик закрывает глаза. Его голова похожа на череп мертвеца, кожа – словно растрескавшийся пергамент. Его веки поднимаются, но зрачки подернулись пленкой и кажется, что фон Браунсфельд смотрит внутрь себя.

– Что? Что случилось той ночью?

Взгляд старика пуст. Фон Браунсфельд полностью обессилел, он больше не может сопротивляться.

– Маркус убил одну женщину…

– Он… что?!

– Той ночью, – слабо отвечает фон Браунсфельд, – он убил женщину. Вернее, девушку, совсем молодую, лет двадцати. Тут, в крипте. Он… он совсем спятил и… вспорол ее ножом, от влагалища до груди. И она была еще жива…

– О господи! – Лиз отворачивается и видит гобелен над кушеткой.

Там изображен мужчина с длинной седой бородой – возможно, христианский бог. Он сражается с какими-то чудовищами. Узловатая рука одного из монстров тянется к его белоснежным волосам, какая-то рептилия с птичьим ключом пытается впиться ему в пальцы, огромный орел зажал в лапе посох, изготовившись для удара. На краю гобелена – огромная жаба. Она лежит на спине, расставив лапы, а на ней верхом – обнаженный мужчина размером не меньше ее самой. Мужчина добивает жабу дубинкой. Лиз начинает смутно подозревать что-то.

– Он убил ее тут, внизу? Почему именно здесь? – тихо спрашивает она. – Что это за место?

Фон Браунсфельд, заметив ее взгляд, слабо улыбается.

– Да. Это «Искушение святого Антония»[11], часть Изенгеймского алтаря, копия работы 1512 года. Настоящий шедевр… Просто что-то невероятное. Хотел бы я заполучить ее в оригинале. Но, к сожалению, это было невозможно.

Он указывает на гобелен и вдруг смеется. Его смех похож на хриплый лай.

– Видите лист бумаги вон там, в углу?

Лиз переводит взгляд на правый нижний угол гобелена, где изображен лист бумаги с какой-то надписью от руки.

– Это латынь, – хихикает фон Браунсфельд. – Вы знаете, что это означает?

Лиз качает головой. В данный момент этот вопрос занимает ее в последнюю очередь.

– «Где ты был, благий Иисусе? Почему вначале не пришел прекратить мои страдания?»[12] – переводит фон Браунсфельд. Его хихиканье переходит в кашель. – Очень подходящая цитата, вам не кажется?

– Почему он убил ее? – спрашивает Лиз. – Что здесь произошло?

Фон Браунсфельд качает головой, на его губах выступает кровь, на глаза наворачиваются слезы.

– Нельзя было… – По его телу проходит крупная дрожь. – Нельзя было этого допускать. Я не мог… ничего поделать… Он же… Он же… Мой…

Взгляд фон Браунсфельда стекленеет, зрачки на мгновение проясняются, но смотрит он куда-то на сводчатый потолок. Хриплое дыхание вырывается из его горла. Последний вздох, крошечное облако, которое тут же исчезает.

Лиз задерживает дыхание и вытирает ладонью лицо. Внезапно боль возвращается, ноет низ живота, ломит спину, горят мышцы, пульсирует след от пореза на ладони.

Она смотрит на мертвое тело фон Браунсфельда и понимает, что застряла тут. Проход, через который они проникли в крипту, перекрыт дверью без ручки, зато с электронным замком, защищенным кодом. А она этот код не знает.

Где же второй выход?

Виктор фон Браунсфельд даже не намекнул, где он может быть. Но даже если бы она это знала… Второй коридор ведет на виллу. К нему.

Ее взгляд в отчаянии мечется среди колонн, и внезапно Лиз замечает, что по нижнему краю каждой колонны тянется выбитая в камне надпись на латыни:

«CARPE NOCTEM».

«Лови ночь».

У Лиз мурашки бегут по спине. Она вспоминает телефонный разговор Буга и фон Браунсфельда, который подслушала в туалете в «Линусе». Именно так он и сказал.

И вдруг ей становится ясно, как все это связано. Лиз понимает, что происходило тут, в крипте.

Берлин, 28 сентября, 06: 11

На голову Габриэля льется холодная вода, затекает за шиворот. Он запрокидывает голову, чувствует, как ручейки сменяют направление и теперь заливают его закрытые глаза. И все же ему не удается смыть усталость.

Он проснулся полчаса назад и еще некоторое время лежал на диване, укутавшись одеялом до подбородка и слушая дыхание Дэвида, беспокойное, но мерное. И на мгновение у него возникло чувство, что он дома, лежит под косым потолком детской, укрытый таким же одеялом, как у Дэвида. Люк и Люк, два Скайуокера.

А потом он понял, что на самом деле он на диване в квартире Дэвида, а его младший брат устроился на соседнем диване, а не в спальне, будто решил присмотреть за ним этой ночью. Стоило Габриэлю пошевелиться, как Дэвид вскинулся ото сна. Он тоже не сразу пришел в себя, но затем поднялся и сварил кофе. Габриэль пил черный, а, поскольку молока в доме не было, Дэвиду пришлось к нему присоединиться.

– Тебя до сих пор разыскивает полиция, верно? – Дэвид протянул брату дымящуюся чашку.

Кивнув, Габриэль осторожно отхлебнул кофе, чтобы не обжечься.

– По подозрению в убийстве, захвате заложника и бегстве из-под ареста, так?

Габриэль опять кивнул.

– Но все это чушь, – ответил он.

– Что чушь?

– Убийство.

– А Дресслер? Ты действительно бросил старика голым в центре города?

Габриэль довольно усмехнулся. Но и Дэвид не смог сдержать улыбку.

– Так этому ублюдку и надо. Есть что-то еще, о чем мне следует знать? – спросил он, выходя в кухню и наливая себе виноградный сок.

Габриэль покачал головой.

Затем он отправился в душ. И до сих пор стоит здесь, дрожа, и чувствует, как пальцы немеют от холодной воды. Он тянется к термостату и проворачивает вентиль. Вода сразу становится теплее.

Контрастный душ улучшает кровообращение, и Габриэлю кажется, словно его тело пронзают тысячи мелких иголок. Затем он покрывается гусиной кожей. Боль в плече и руке постепенно отступает, будто их смывает потоками воды. Вот если бы можно было обойтись точно так же с сознанием! Все перемыть, вновь стать чистым. Слив под ногами издает мерзкий всхлип, будто не может больше выносить столько грязи.

Габриэль опять поворачивает регулятор, не открывая глаз. Он не хочет открывать глаза. Мир, от которого он отгородился ве́ками, принес ему слишком много боли. Габриэль чувствует себя обессилевшим, бесполезным и глупым.

Ему кажется, словно он пробурил дыры в своем мозге, проделал проем в свои воспоминания, и теперь эти глубокие раны болят и кровоточат. Тем не менее он не продвинулся ни на шаг – Лиз все еще во власти Вала. А Вал молчит, почему – непонятно. Он просто больше не звонит.